Алекс Ферр - Инквизиция и кошка 2: Кровавая жатва [СИ]

На седьмой день я наконец увидела дневной свет во всём его великолепии. В этих суровых краях, едва сошёл снег, проснулись медоеды. Они, голодные и не особо дружелюбные, шарили по лесу в поисках хоть какой-нибудь пищи. После того, как закончилась битва, животные долго не подходили к опасной территории. И всё же любопытство взяло верх.

Сначала здесь появились шакалы и вороньё. Подозреваю, они лакомились трупами, которые вряд ли кто хоронил. Потом ровно по тому месту, где была спрятана моя тюрьма, прошла семья медоедов. Малыш, ещё сосунок, встал лапкой на склянку, и, потеряв точку опоры, распластался. Похоже, он вывернул лапу: скулёж стоял знатный. Мать-медоед пристально обнюхала склянку, наподдала лапой. Мир превратился в череду смазанных пятен. Когда вверх и низ обрели чёткие границы, малыш-медоед перестал выть и с удовольствием уставился на новую игрушку. Материнские старания он оценил и увлёкся катанием красивого стеклянного шара по грязи.

Я уже не обращала внимания: даже если медоеды решат опробовать сферу на зуб, ничего у них не выйдет. Предмет сможет открыть только маг.

Малыш, блистая на ярком солнце бурой лоснящейся шерстью, увлечённо играл со сферой, пока его мать не принесла еду. От лакомства, которое тащила в зубах пушистая мамашка, внутри похолодело.

Между белоснежными клыками, с широкой пасти торчали останки чьей-то руки.

Маленький медоед отвлёкся от игры, перенял у старшей добычу и, урча, принялся за еду. Я с отвращением смотрела, как совсем юный, но уже опасный хищник с азартом и жадностью отрывает куски холодного, застывшего мяса. Расправившись с мякотью, малыш принялся грызть кость, помогая себе губами, зубами и языком, обгладывая окровавленный остов. Он сам перепачкался и вкупе с лакомством был похож на большого неразумного пса, по ошибке загрызшего своего хозяина. Или назойливого, одним запахом приводящим в бешенство, соседа.

Насытившись, мелкий пушистик был как следует вылизан матерью, и они отправились в обратный путь, оставив меня валяться совсем неподалёку от разбитой артели. Обзор позволял разглядеть вернувшееся вороньё, до этого напуганное семьёй медоедов. И трупы. Залитые кровью, подмёрзшие, без каких-либо опознавательных признаков, за исключением изодранной в клочья одежды, остатки тел валялись по земле, равнодушные к происходящему.

То ли медоеды услышали чересчур крикливых ворон, то ли действительно что-то забыли, но они вернулись. Малыш, увидев знакомую игрушку, снова наподдал лапой, а мать прошествовала дальше, обнюхивая останки и выбирая, наверное, самый вкусный кусок.

Я услышала грозный рык, маленький медоед схватил мою склянку и потащил в зубах, унося прочь с места побоища. Перед глазами сменялись стволы сосен, разноцветные лишайники, ещё не успевшие как следует набрать силу низкорослые кустарники. Скупое солнце, от которого я успела отвыкнуть за неделю, постепенно отогревало холодный спящий лес.

Мою тюрьму принесли в берлогу. Малыш бросил меня совсем рядом со входом. Снова дёрнул лапой, чтобы удостовериться: можно ли ещё поиграть? А потом… Потом к сфере приблизилась мать-медоед и положила добычу рядом с игрушкой. Меня бросило в жар. Ужином, похоже, семейству из двух лохматых зверушек послужит наполовину обугленная и вырванная вместе с частью позвоночника моя голова.