Александр Нагорный - Грегорианец. Четвёртый [СИ]

Совет благоразумный, а главное, исходил от человека, так хорошо знавшего императора, что четыре приятеля и не пытались с ним спорить. Вельер предложил им разойтись по домам и ждать от него дальнейших указаний.

Вернувшись домой, полковник подумал, что следовало поспешить и первым подать жалобу. Послал одного из слуг к Лау Рему с письмом, в котором просил его изгнать из своей резиденции Адепта, состоящего на службе кардинала, и сделать выговор своим людям за то, что они осмелились напасть на Клериков.

Лау Рем, предупрежденный своим техником, родственником которого, как известно, был Готэм, ответил, что ни Вельеру, ни его легионерам не подобало жаловаться, а наоборот, жаловаться должен был бы он, ибо Клерики атаковали его слуг и технарей, собирались даже залить плазмой особняк. Спор между вельможами мог затянуться надолго, и каждый, разумеется, стоял бы на своем, но Вельер придумал выход, который должен все уяснить. Решив лично отправиться к уважаемому Рему.

Подъехав к резиденции Лау Рема, он приказал доложить о себе.

Вельможи учтиво раскланялись приветствуя друг друга. Хотя и не связанные узами дружбы, все же питали взаимное уважение. Оба они были люди чести и большой души.

И так как де Рем, будучи противником церкви, редко бывал при дворе и поэтому не принадлежал ни к какой партии, он обычно в свои отношения к людям не вносил предубеждений. На этот раз все же де полковник Вельер был принят хотя и учтиво, но холоднее обычного.

— Итак, — проговорил командующий легиона, — оба мы считаем себя обиженными, и я явился к вам, чтобы вместе выяснить обстоятельства этого конфликта.

— Ничего не имею против, — согласился Лау Рем, — но предупреждаю, что хорошо осведомлен, и вся вина на стороне ваших Клериков.

— Вы человек слишком рассудительный и справедливый, чтобы отказаться от предложения, с которым я прибыл.

— С удовольствием выслушаю.

— Как себя чувствует господин Готэм, родственник вашего старшего техника транспортного парка?

— В тяжёлом состоянии. Кроме раны в предплечье, которая не представляет ничего опасного, ему нанесен был и второй удар, задевший легкое. Доктор почти не надеется на выздоровление.

— Раненый может трезво мыслить?

— Да, разумеется. Нейростимуляторы поддерживают его!

— Он может говорить?

— С трудом, но да.

— Так вот, предлагаю навестить его и именем бога, перед которым ему, может быть, суждено скоро предстать, убедим сказать правду. Пусть он станет судьей в своем собственном деле, и я поверю всему, что он скажет, — добавил полковник.

Господин Рем на мгновение задумался, но, решив, что трудно сделать более разумное предложение, всё же согласился.

Они спустились в комнату, где лежал раненый. При виде таких знатных господ, пришедших навестить его, больной попробовал приподняться на локтях, но оказался так слаб, что, утомленный сделанным усилием, повалился назад, почти потеряв сознание.

Господин Рем подошел к нему и поднес к лицу флакон с пахнущим раствором, который и привел его в чувство. Тогда полковник Вельер, не желавший, чтобы его обвинили в воздействии на больного, предложил де Лау Рему самому расспросить раненого.

Все произошло так, как и предполагал командующий имперскими легионерами. Находясь между жизнью и смертью, Готэм не мог скрыть истину. И рассказал все так, как оно и произошло на самом деле.

Только к этому и стремился полковник. Он пожелал Готэму скорейшего выздоровления, простился с хозяином, вернулся к себе домой и немедленно послал известие четырем друзьям, что ожидает их к обеду.

В резиденции Лау Вельера собиралось самое лучшее общество, кстати сказать, сплошь противники кардинала. Поэтому ясно, что разговор в течение обеда вертелся вокруг двойного поражения, понесенного Адептами его преосвященства. И так как Дартин стал героем обоих стычек, то именно на него посыпались все похвалы, которые Шосс, Басс и Росс радостно уступили ему не только как добрые товарищи, но и как люди, которых превозносили столь часто, что они в этот раз могли отказаться от своей доли.

Около шести часов Вельер объявил, что пора отправляться в Гартманскую резиденцию императора.

Но так как время, назначенной для аудиенции, миновало, он уже не спрашивал разрешения пройти с малого подъезда, а вместе с четырьмя своими спутниками занял место в приемной. Император еще не возвращался с охоты.

Наши молодые друзья ждали уже около получаса, как вдруг все двери распахнулись и было возвещено о прибытии его величества. Дартин затрепетал, а следующие минуты, по всей видимости, должны были решить всю его дальнейшую судьбу. Затаив дыхание, он впился взором в дверь, в которую должен был войти Легг Валтимор.

Император показался на пороге, опережая своих спутников. Валтимор предстал в совершенно запыленном охотничьем нейроскафе. В руках он держал статусную плеть. С первого же взгляда Дартин понял, что не миновать грозы.

Как ни ясно, что император не в духе, придворные все же выстроились вдоль пути следования. В имперских приемных предпочитают попасть под гневный взгляд, чем вовсе не удостоиться такового. Все три Клерика не колеблясь, шагнули вперед, в то время как Дартин, наоборот, постарался укрыться за их спинами.

Хотя император и знал в лицо Шосса, Басс и Росс, он прошел мимо не взглянув на них, не заговорив, словно никогда их не видел. Что же касается Вельера, то он, когда взгляд остановился на нём, с такой твердостью выдержал его, что император поневоле отвел глаза. Вслед за этим его величество, произнеся какие-то нечленораздельные звуки, проследовал в свои апартаменты.

— Так себе дала, — с улыбкой произнес Шосс. — И не сегодня ещё нас пожалуют в кавалеры ордена.

— Подождите десять минут, — буркнул полковник. — Если я к этому времени не вернусь, отправляйтесь ко мне домой. Дальнейшее ожидание будет бесполезно.

Четверо друзей прождали десять минут, четверть часа, двадцать минут. Видя, что Вельер не появляется, они удалились, очень встревоженные.

Господин полковник между тем смело вошёл в кабинет императора и застал его величество в самом дурном расположении духа. Валтимор сидел в кресле, похлопывая рукояткой бича по голени. Вельер, не смущаясь, спокойно осведомился о состоянии его здоровья.

— Плохо, я чувствую себя чертовски плохо, — ответил император. — Мне всё скучно.

Это действительно была одна из самых тяжелых болезней Легг Валтимора. Случалось, он уводил кого-нибудь из приближенных к панораме окна и говорил ему: «Скучно! Давайте поскучаем».

— Неужели! — парировал Вельер. — Ваше величество скучает? Разве ваше величество не наслаждались охотой?

— Удовольствие, так себе! — пробурчал император. — Всё вырождается, клянусь вам! Не знаю уж, дичь ли не оставляет больше следов, загонщики ли потеряли чутье. Мы травим матерого зверя, шесть часов преследуем его, и, когда мы почти загнали его и глашатай уже подносит к губам рог, чтобы протрубить победу, вдруг все срываются в сторону и бросаются за каким-то одногодком. Вот увидите, мне придется отказаться от травли, как я отказался от много. Ах, господин Вельер, я несчастный император!