Джо Аберкромби - Море Осколков: Полкороля. Полмира. Полвойны

— Хорошо, что он не потонул — замерзло же все, — заметил Ральф.

День был теплый, но Колючка поежилась:

— Боги, как же холодно было на этой Священной…

Да, река рано замерзла. Сначала льдины хрустели под килем «Южного Ветра», а в неделе пути от Верхних волоков река встала намертво. Так что они вытащили корабль на берег и снова превратили его в дом. И прожили там, сбившись, как стадо в зимней овчарне, два морозных месяца.

Колючка продолжила тренироваться — так же усердно, словно Скифр была тут и выкрикивала команды. А может, даже усерднее. Она дралась с Доздувоем, Фрором, Коллом и Ральфом, и хотя видела, что Бранд внимательно наблюдает за поединками, никогда не обращалась к нему.

Она по-прежнему просыпалась на рассвете — в час, когда ее будила Скифр. А может, даже раньше. Она открывала глаза и сквозь пар собственного дыхания смотрела на него. Он спал, грудь медленно приподнималась дыханием, и ей до смерти хотелось прилечь рядом и прижаться к нему — для тепла. Как они это всегда делали. А вместо этого она усилием воли выпихивала себя в ледяное утро и, сцепив зубы от боли в ноге, бежала по снежной белой пустыне. Эльфий браслет полыхал белым морозным светом на ее запястье, и вокруг не было ни души — только поднималась к белому бескрайнему небу одинокая струйка дыма от их лагерного костра.

Она получила, что хотела. О чем мечтала. Что бы там ни говорили Хуннан и ему подобные, она доказала, что она — воин, заслужила почетное место на ладье Служителя. Воин, о чьих подвигах поют песни. Она отправила в Последнюю дверь дюжину человек. Получила из рук самой могущественной женщины в мире бесценную награду. И вот теперь она пожинала плоды своих побед.

Одиночество. Тысячи и тысячи миль ледяной пустоты вокруг.

Раньше Колючка никогда не тяготилась одиночеством. Ей оно никогда не мешало. И вот теперь она стояла на причале в Торлбю и крепко обнимала Сафрит. И стаскивала с леера Колла, ероша его непослушные волосы, а тот смущенно вырывался. А потом она обняла Ральфа и поцеловала его в лысину. А потом ее объятий не избежали Доздувой с Фрором. Хмурый гигант и ванстерец со шрамом, какими же безобразными, страшными, как волки, казались они в момент встречи! А теперь стали ей как братья.

— Проклятье, я ж скучать по вам буду, ублюдки вы поганые!

— Кто знает? — сказала мать Скейр.

Она все еще лежала среди мешков с припасами, скрестив ноги, — впрочем, в этой позе она провела большую часть пути домой.

— Возможно, наши пути снова пересекутся, и очень скоро.

— Надеюсь, что нет, — тихо, чтоб та не услышала, пробормотала Колючка.

И, оглядев знакомые родные лица, решила попробовать в последний раз:

— Как ты получил этот шрам, Фрор?

Ванстерец открыл было рот, чтобы отмочить очередную шуточку. Он всегда держал какую-нибудь наготове. И тут он поглядел на ее исполосованные шрамами щеки и… задумался. А потом сделал долгий вдох и посмотрел ей прямо в глаза:

— Мне было двенадцать. Гетландцы напали прямо перед рассветом. Из нашей деревни почти всех увели в рабство. Мать сопротивлялась, и ее убили. А я пытался сбежать, и их вожак рубанул меня мечом. Они приняли меня за мертвого, и я остался жив. И со шрамом.

Вот, значит, какова правда. Отвратительная и неприкрашенная. Однако Фрор смотрел на нее… как-то странно. Как-то так смотрел, что волоски у нее на шее встопорщились. Ломким, непослушным голосом она все-таки спросила:

— А кто был их вожак?

— Они называли его Хедланд.

Колючка поглядела на меч у своего пояса. Меч, который принадлежал ее отцу.

— Значит, это тот самый меч. Да?

— У богов свои рецепты.

— Но как? Ты отправился в плавание с гетландцами! Сражался плечом к плечу со мной! Хотя знал, что я — его дочь?

— Ну да. Сражался. И совсем не жалею.

Фрор пожал плечами:

— Месть — она ведь только по кругу водит. От крови к крови. Смерть ждет всех нас. Можно пройти свой путь и вступить на ее луг с грузом ненависти на плечах. И я так и ходил, много лет. Уступишь ненависти — и она тебя отравит.

И он сделал глубокий вдох, а потом длинно выдохнул.

— А можешь перестать ненавидеть. Удачи тебе, Колючка Бату.

— Тебе тоже, — пробормотала она, не зная, что сказать.

Она не знала, что и думать, не то что говорить…

И Колючка бросила прощальный взгляд на «Южный Ветер», который смирно покачивался у причала. На белых голубках, увенчивавших нос и корму, облезла белая краска. Этот корабль был ей домом. Целый год. Ее лучшим другом и злейшим врагом. Она знала каждую доску, каждую заклепку. Теперь он ей казался совсем не таким, как перед отплытием. Потертый и побитый, исхлестанный ветрами и непогодой, в шрамах от льдин. Как она сама. И она кивнула ему — с уважением, как старому другу, взвалила рундук на плечо, развернулась и…

И оказалась нос к носу с Брандом. Они стояли настолько близко, что она чувствовала запах его дыхания. Рукава он закатал, так что на предплечьях видны были шрамы. Такой сильный и спокойный. Ладный парень.

— Ну… увидимся, что ли… — сказал он.

Он пристально смотрел на нее, глаза блестели под упавшими на лицо прядями. Последние шесть месяцев она изо всех сил старалась не думать о нем. Получалось из рук вон плохо, и к тому же не добавляло радости. И вообще, как забыть того, кто сидит через три скамьи от тебя. Вот он напрягает плечо, занося весло. Вот его локоть. Вот он обернулся, и видно лицо.

— Ну да, — пробормотала она, уставившись в землю. — Наверное.

И она обошла его, и спустилась по пляшущим доскам настила, и пошла прочь.

Это, конечно, тяжело — вот так вот уйти после того, что они вместе пережили. Может, так только трусы поступают. Но ей надо было забыть все это. Оставить в прошлом разочарования, стыд и глупые надежды. Надо резать по живому — больно, зато помогает.

Черт, а ведь это один в один слова Скифр…

И это здорово.

Торлбю здорово изменился. Все такое маленькое — так ей теперь казалось. И как-то стало здесь серо. И пусто. И на причалах никто не суетится, не то что раньше. И рыбаков раз-два и обчелся, они втаскивали в лодки сети, рыбья чешуя взблескивала серебром. Над воротами стояла стража — сплошь молодые лица, и Колючка удивилась: а где ж остальные? Одного она помнила по тренировочной площадке. Он ее тоже узнал, и глаза у него стали как плошки.

— Это она? — услышала она за спиной.

— Колючка Бату, — прошептала женщина, тихо так, словно заклятие читала.

— О которой в песнях поется?

Значит, слава ее идет впереди нее. Вот оно что. И Колючка развернула плечи — надо ж мужественно выглядеть, и картинно отмахнула левой рукой — чтоб эльфий браслет из-под рукава блестел. И он блестел на солнце и сверкал собственным светом.

И она шла вверх по Кузнечной улице, и покупатели оборачивались вслед, и кузнецы прекращали стучать молотками и тоже смотрели во все глаза, а Колючка шла себе и насвистывала. Песню, которую пели тровенцы, о дьяволице, которая спасла Императрицу Юга.