Тимур Машуков - Ненаследный сын императора. Часть 1 [СИ]

— Алекс, любимый, что я сделал не так??? Я видел, я знал, что ты разделяешь мои чувства, что ты готов испытать со мной все радости искренних, настоящих отношений между двумя молодыми людьми! Когда я увидел твою улыбку, блеск твоих глаз, я понял, что это судьба!!! Твой образ будоражил меня, я засыпал и просыпался с твоим именем на устах… Любимый!..

Он умоляюще протянул ко мне руки, дрожа всем телом, в ярко-зелёных глазах стояли слёзы…

— Алекс!.. Я все устроил, никто ничего бы не узнал, я готовился…

Я взвыл, жестко оттирая губы, оскверненные этим женоподобным существом… С ужасом прислушиваясь к себе, к своему телу, я пытался понять, ограничился ли этот мужеложец поцелуем, или позволил себе куда больше… Не-е-е-ет, я бы почувствовал, я бы знал! Не может быть!..

Не в силах совладать со своим гневом, я снова ударил воздушным кулаком, вложив в него всю свою ненависть и боль, всю ярость, что охватила все мое существо. Граф, не успев отреагировать, захваченный путами подвластной мне стихии, лишь вопил от ужаса, суча ногами, поднимаясь все выше. Вокруг меня, завывая разноголосьем, поднялся ураганный ветер, воздев руки к небу, отдавшись своей злости, я неистово желал своему недругу самой мучительной смерти! Порыв воздуха подхватил тщедушную, оплывшую фигуру сластолюбца, закрутив в смертельном танце, швырнул в сторону окна… Раздался звон разбитого стекла, в комнату ворвался свежий, морозный запах, отрезвляющий, приводящий меня в чувство. Вместе с тем прозвучал короткий полувскрик-полустон, и звук удара тела о промерзшую, твердую землю…

Путаясь в складках простыни, прикрывающей мою наготу, я подбежал к распахнутому окну… Внизу, едва шевеля руками и ногами, распластался граф Беркли, со слабыми стонами пытающийся подняться.

Со стороны караульного помещения бежали к особняку императорские гвардейцы.

— Взять его! Отвечаете головой! Не упустить! — Орал я, охваченный желанием возмездия. Никому, никому не могу простить я покушения на самое дорогое, что у меня есть — на мою честь, на мое достоинство!

Внезапно распахнулась дверь в спальню, и в помещение ворвался дворецкий с искажённым от злобы лицом. Попытавшись атаковать меня слабеньким огненным шаром, он прыгнул в мою сторону. Даже обрадовавшись возможности выплеснуть свою ярость, я создал щит вокруг себя и нанес ответный удар. Несостоявшийся Бэрримор отлетел в стену и медленно сполз на пол, обливаясь кровью, хлещущей из разбитого носа.

Не желая задерживаться в этом вертепе ни лишней минуты, я рванул в сторону выхода. Оказалось, на лестнице, ведущей на первый этаж, уже собрались приближенные графа Беркли. С угрожающими выражениями лиц они преграждали мне путь к столь желанной свободе. Взревев от ярости, я снова потянулся всеми душевными силами к своей стихии. Вокруг меня, истошно воя, образовались воздушные смерчи, приплясывая в нетерпении, они, казалось, ждали лишь моей команды… Указав на ненавистных мне англичан, я проорал:

— Вперёд! Уничтожить! Никакой пощады!!!

От пронзительного визга у меня заложило уши, присев, я закрыл уши руками, не отваживаясь даже глянуть в сторону лестницы. Спустя пять долгих минут, когда вакханалия звука утихла, я встал и нерешительно посмотрел в сторону выхода. Путь был свободен. На лестнице, застыв в нелепых, гротескных позах, застыли изломанные фигуры моих противников. Сбежав по окровавленным ступеням, придерживая укрывавшую меня простынь, я распахнул парадные двери особняка, казавшегося мне смертельной ловушкой, в которую я попал по собственной наивности и глупости.

Во дворе резиденции английского посла шёл бой между императорскими гвардейцами и охраной графа Беркли. Огненные шары рассекали воздух, врезаясь с грохотом в стены, окружающие особняк, водяные плети со свистом врезались в толпы дерущихся, надо всем полем боя сверкали молнии и свистел ветер.

Увидев меня, гвардейцы взревели, усиливая натиск на англичан.

— За цесаревича! За Россию!

Несколько человек из моей личной охраны бросились мне навстречу. Почувствовав, что я исчерпал свои силы в яростном прорыве, я осел на крыльце особняка, сраженный очередным приступом головокружения. Подхватив меня под руки, гвардейцы волоком потащили мою безвольную тушку к экипажу, ожидавшему у центральных ворот… Практически теряя сознание, я хрипел:

— Не выпускать! Никого… Всех наказать! Чтобы ни один не ушёл!..

И благословенная тьма унесла мое сознание.

Очнулся я только спустя три дня. Все это время у моей постели дежурили лучшие императорские лекари, боровшиеся за мою жизнь. Нервное потрясение и скачки голышом при минусовой температуре вызвали жесточайшую лихорадку. К тому же, как оказалось, у меня обнаружилась аллергия на снадобье, которым меня опоил английский извращенец.

Изредка приходя в себя, я слабым голосом призывал охрану, требуя принести голову ненавистного англичанина, потом снова терял сознание, метался с мучительными стонами в кровати, создавал воздушные вихри, теряя над ними контроль из-за огромной слабости, охватывающей и мое тело, и дух… В сером мареве бреда, не выпускающего меня из своих мягких, сонных лап, я слышал изредка голоса, казавшиеся мне смутно знакомыми, кто-то плакал, кто-то с едва сдерживаемым гневом пытался меня о чем-то расспросить… Однажды, в неверном свете догорающей свечи я увидел князя Тараканова, глядящего на меня встревоженно-умоляющим взором. Заметив, что я открыл глаза, он кинулся ко мне:

— Алешенька!..

Но я, не желая ни с кем разговаривать, снова закрыл глаза, позволив сну унести меня подальше от реальности. Но вечно так продолжаться не могло.

К исходу третьего дня моей болезни я, ослабевший, но с прояснившейся головой, сел на кровати. Припомнив все, что случилось со мной, я с невольным стоном обхватил голову. Какая мерзость! Как все нелепо, пошло, грязно… И как теперь мне отмываться от этого позора?! Недаром говорят — то ли он украл, то ли у него, но была какая-то неприятная история… И что, мне теперь с пеной у рта всем доказывать, что я не такой и ничего не было?!

Заскрипев зубами, я в бессильной злобе ударил кулаками по подушке. На шум прибежал лекарь, что находился в соседней комнате. Отбросив все церемонии, он быстро и по-деловому провёл осмотр, заглянул в мои глаза, оттянув веки, прослушал дыхание и сердце… Удовлетворенно кивнув своим мыслям, он с коротким поклоном удалился. Спустя минут десять началось паломничество к моему ложу.

Первым в комнату вошёл стремительным шагом сам император. Я попытался было вскочить, чтобы поприветствовать его как должно, но отец властно махнул рукой, веля мне лежать. Подтянув поближе к кровати стул, он уселся, заложив ногу на ногу, сцепив руки в замок на колене, и принялся изучающе меня разглядывать. Я не знал, куда деть глаза и медленно заливался предательским румянцем.