Валерий Сабитов - Звездная кара

— Да. «Вояджер-1»… «Пинер-10» с посланием для внеземных цивилизаций… И все другие — заторможены и обрели пристанище на одном из планетоидов Сферы Оорта. Там же аппараты, прилетевшие из космических глубин. Кто-то крепко занят изоляцией Системы от внешних контактов. Сделал музей остановленных стремлений…

— Вот и еще один фактор, пропущенный фаэтами. Блокада Системы длилась неизвестно сколько тысячелетий.

Видимо, от нечего делать, по собственной прихоти, мозг Юнивера воспроизвел рядом с ними голографическую модель «Пионера-10». Круглая чаша; под ней приборный отсек; антенный усик; три каких-то кубика на растяжках… Все это считалось вершиной технической мысли. А рядом с их конструкторами молча смеялись фаэты… А над всеми — тень еще чья-то, могущественного космического Мерлина. Зачем ему детские игрушки людей?

— Леран, фаэты утверждают, что в нашем участке Галактики нет высокоразвитых цивилизаций.

— Это в рамках наших пространственно-временных координат. На деле такие термины, как близко-далеко, будущее-прошлое — условны. Противник или друг может угрожать или помогать нам и с поверхности Плутона. А мы можем и не понять, с чем столкнулись: с враждой или доброжелательным жестом.

И, в подтверждение нормальности парадоксов, Юнивер резко устремился к дырявому бархату: кора Плутона заколебалась, северный полюс планеты прочертили трещины. А в них посыпался пепел самого отдаленного и самого прекрасного дворца фаэтов. Качало планету, которая миллиарды лет как забыла, что такое температура выше минус двухсот семидесяти трех градусов по Цельсию.

Звук шагов гулко катился по бетонным плитам, застревая в цветочных клумбах. Слева — квадратно-кубический, с рядами прямоугольных оконных проемов мемориал Иосифа Смита. Справа — под остроскатной крышей здание официальных служителей Церкви последних дней. Отсутствующих служителей. Впереди — троебашенный многошпильный главный храм.

— У каждого строения — свой стиль, — Леда рассматривала архитектуру столицы мормонов, — И ведь ничего не тронуто. Ни бестфайрами, ни метеоритами.

— Мы стоим на Храмовой площади. Здесь любил вещать Морис Болдуин. По этим плитам проходили женщины Фаэтона…

Леран вернулся назад, к клумбе, нагнулся, сорвал один цветок, — сизо-алый, как небо над бывшей штаб-квартирой Арни. Подержал его в руках. Поднес к лицу, бросил обратно в цветочный узор.

— Место выбрали драконы, Леда. Провидение сохранило это здание. И оно — наилучшее для тюрьмы-клетки. Средоточие «Нео-Силлабуса» приняло своего вдохновителя. Лжевера, лжепророк и предатель… Прекрасное сочетание…

— Но почему клетка, а не смерть?

— Кто может поторопить или задержать приход смерти? Да и смерть — слишком гуманное наказание для человека-измены.

— Гуманное? То есть человеческое? Или человечное? — спросила Леда.

Они становились перед дверями в храм. Чуть слышный шум листвы бессильно стучался в дерево и камень, опадая перед фасадом эхом тишины.

— Драконы, — не менее люди, чем мы. А в чем-то и более. Ты спрашиваешь себя: почему я не повлиял на их решение? Так?

Она согласилась кивком головы.

— Всегда и везде… Всегда и везде драконы были слишком преданными фаэтам.

— Как можно быть преданным слишком?

— Можно. Ведь они могли жить самостоятельно, независимым сообществом. Не захотели… Расы Разума — как драгоценные камни в короне Вселенной. Каждый камень непохож на другой, каждый прекрасен по-особому.

— Или по-особому безобразен…

— Безобразность, — внутренняя безобразность, — атрибут антикороны. Антихрист, антилюбовь, антимир… Время сосуществования и борьбы…

Леран протянул ладонь к плоскости двери и она бесшумно открылась. Ветер с шелестом вошел вместе с ними и отпрянул, наткнувшись на затхлость замкнутого помещения. Лишенный мебели парадный зал был контрастно громаден для своей сегодняшней задачи.

Сплетенная из слабо светящихся фиолетовых лучей-полос камера-клетка, тем не менее, казалась созданной одновременно со зданием, замыслом того же архитектора. И, скорее всего, так оно и было. Внутри клетки неподвижно, мордой и лицом напротив, замерли два существа. Бестфайр и фаэт: их поставили так, чтобы они видели и слышали друг друга. Леран и Леда вошли в поле их зрения.

— А ведь он смотрит на тебя! — прошептала она, чуть вздохнув, — Только на тебя! Какая ненависть во взгляде! Так он все видит и понимает?

— Оба в полном сознании. Таково условие Радомира. А ненависть… Во всем, что произошло с ним, он винит меня. В его глазах я предатель.

— Ты?! Как можно такое произнести!

— Леда, тебе тяжело слышать об Эрланге. А мне — говорить о той жизни на Фаэтоне. Эрланг посчитал себя всемогущим, всезнающим, способным на чудо. Я могу сейчас так говорить, потому что уже никогда не стану им. Предвидя катастрофу, он решил создать иное поколение фаэтов. Свободное от пороков и недостатков. Стереть все плохое, что гнездилось в душах. Не получилось… В Роане комплекс желтокожего долго таился. И однажды усилился, поглотив привнесенное добро. Подарок не был принят. Видно, предначертания судьбы неотвратимы. Самое печальное — он не сможет изменить себя. И никто не сможет ему помочь.

— Судьба… Высшая воля? Но тогда при чем здесь ты, Леран? У каждого свой крест, и никто над ним не властен.

В ней шевельнулась новая жизнь. Тот, который рос в ней, уже понимал. И то ли соглашался с ней, то ли нет…

— Стремление к власти… Жажда мести… Они-то и толкнули Арни к бестфайрам. Их жажда крови стала сестрой его бескрайней злобе.

— Выбор соседа Арни не случаен?

— Этот «серый» — начальник «волны», легиона. Вожак, каким был и Арни. У него в мозге целых три биопроцессора. В норме они замкнуты на их руководящий центр. Мы отрезали все внешние связи. И он сейчас в полной растерянности, мало что соображает. И способен только убивать.

— Не странно ли? Серверный мозг, — ведь примерно по этому пути шла земная наука в создании искусственного интеллекта? Да? Может быть, лет через сто мы могли бы сами сделать что-то такое.

Горящие серым огнем глаза бестфайра сверлили лицо Аполлиона. Бывшие союзники стали вечными вагами. Только теперь Леда осознала весь ужас положения, в котором оказался Арни. Оба заключенных — в психосоматическом ступоре. Оба в полной памяти и сознании. Где-то в приделах храма аппаратура, сканирующая их состояние и мысли. Бестфайр блокирован и обездвижен полностью. Для Арни сохранена возможность одного-единственного движения. Если он захочет, может его сделать. Движение окажется очень медленным, — но ведь впереди у него вечность.