Сергей Семенов - Цена свободы [litres]

– Слава! – крикнул Михей в спину бригадиру. Тот вздрогнул, но не повернулся, не смея отрывать взгляд от дороги. Слишком многое в страшной гонке зависело сейчас от водителя.

– Кажись, вырвались! – донеслось наконец спереди.

Михей осторожно привстал, чувствуя дрожь в ногах, и глянул в смотровую бойницу рулевого. В свете фонаря впереди поблескивали рельсы – чистые, без паутины. Смидович остался позади, забрав двоих спутников. На глаза рвались слезы.

– У меня чуть волосы на жопе не поседели, – выдохнул Батя, не поворачивая головы. – Все целы?

Бригадир еще ничего не знал. Он спасал жизни друзей, не ведая, что их стало меньше.

– Нет, – горько выплюнул парень. – Ванька… там. Остался. И Валерыч.

Батя вздрогнул и обернулся. Заглянула сверху в бойницу луна, ощупала лучом нутро дрезины, и бригадир увидел, как мало людей осталось внутри железной повозки. Смерть в одно мгновение ополовинила отряд, забрав друга и нового знакомого. Слова застыли на губах.

Говорить было нечего.

Мерно считали стыки рельсов колеса – дрезина сбавляла ход. На Михея навалилась нервная слабость – руки и ноги сделались ватными.

– Дверь надо закрыть! – Леха осторожно подхватил на размахе полотно и вогнал запор в паз. Город теней остался позади. Вот только что смерть стучалась в стенку повозки, дышала им в затылок. И вдруг успокоилась и отстала, забрав страшную дань. Впереди стелилась стылая ночь, обласканная лунным светом, укрытая тишиной. Михей не заметил, как Батя остановил дрезину. Бригадир вылез из-за руля. Он смотрел на друзей, сидевших на полу, и не находил слов.

С минуту молчали. Наконец Батя первым нарушил безмолвие.

– Как? – упало единственное слово-вопрос.

– Валерыча спасал, – тихо отозвался Михей.

– А вы чего же?

– Не успели…

В ответ Вячеслав только шумно выдохнул. Слова давались с трудом, будто продирались через невидимую преграду.

– Как сами? – осведомился он. – Целы?

– Терпимо, – сказал Леха. – Отдохнуть бы только. Из меня будто все силы выжали.

– Мужики, давайте-ка еще отъедем от Смидовича и отдохнем, – сухо предложил бригадир. – Выспаться надо, утро вечера мудренее. Завтра решим, что делать дальше. Заснуть бы только после такого.

Парни молча кивнули. Кашлянул движок, захрипел, как старый астматик. Они катили прочь от Смидовича, в неведомое. Михей задрал голову и теперь смотрел через верхнюю бойницу в темную высь. Ночь сыпанула пригоршню звезд на мглистое небо, косым лучом пробивался внутрь их укрытия призрачный лунный свет. Парень пытался не думать о произошедшем, но никак не мог изгнать маячившие перед глазами картины. Судьба заломила непомерную цену за их спасение. И только сейчас он понял, в какую авантюру они пустились, сбежав из Комсомольска.

Через пятнадцать минут езды Батя заглушил мотор. Друзья оказались в тишине – ни один звук не нарушал покой ночи. Михей вдруг остро почувствовал, как ему хочется спать.

– Отбой, – дал команду бригадир, извлекая из-под сиденья пару старых бушлатов. – Держите, постелите на пол. Отдохнуть надо после такого. Башка совсем не варит. Завтра на свежую голову думать будем. Эх, Ванька-Ванька…

Стылая и тревожная, вяло тянулась ночь. Темнота подкралась близко, касаясь стен дрезины, заползая внутрь крохотного убежища троих странников. Ей словно хотелось взглянуть поближе на отчаянных беглецов, коснуться теплой плоти, ощутить биение сердец. Нечасто в эти края заглядывали люди.

Тьма казалась Михею осязаемой, живой. Спать получалось урывками, будто сон искромсали, смешав его с явью и жуткими воспоминаниями. Нет, больше никто не пытался напасть на них, не царапал стены дрезины, не грыз прутья решетки. Но пережитое минувшим вечером не давало уснуть. Мишка ненадолго проваливался в полусон, и ему то и дело чудились жуткие обитатели Смидовича. Парень видел, как они подкрадываются к дрезине, оплетают ее паутиной, силятся забраться внутрь. А потом из ночи выползало нечто огромное – с острыми клешнями и горящими глазами. И тогда Михей вздрагивал и просыпался, жадно глотая воздух, словно вынырнул из глубины. В ночи иногда рождались посторонние звуки – шелест сухой травы, хруст веток под лапами невидимых ночных обитателей. Один раз парня разбудил далекий заунывный вой, и он долго лежал с открытыми глазами, ожидая голодных гостей. Но темнота хранила свои тайны, и страх ненадолго отступал.

Заснуть казалось единственным спасением. Он думал, что хотя бы так сумеет забыться. Но как только сон смежал веки, парень снова видел последний взгляд Ваньки. До вчерашнего вечера смерть казалась далекой и чуждой – пока чудовище не метнулось из тьмы, забрав в мгновение ока товарища. Еще два дня назад на борту катера они радовались свободе и мечтали о будущем. А сегодня одним мечтателем стало меньше.

Промелькнули перед мысленным взором и родная деревня, и жизнь в комсомольской тюрьме, и побег. Неожиданно всплыл в памяти рассказ дяди Никиты про отца – сгинувшего в неизвестности, непохороненного. Парень вновь остро ощутил боль утраты. Друг Ромка остался там, в тюряге, попал в лапы костлявой так яро желавший жить Ванька в проклятом Смидовиче. А они сейчас будто застыли в безвременье и неизвестности. За плечами – смерть, впереди – чужой и опасный мир, километры пути по враждебной земле. И лишь слабая искра надежды теплилась в душе, несмотря ни на что.

Ближе к рассвету Михей, измотанный переживаниями, все же сумел отключиться. Когда он проснулся, робкий молочный свет разбавил темень ночи, и небо в проеме над головой посветлело. Утренняя прохлада забиралась под одежду, неприятно щекотала тело. Батя не спал – сидел у руля, погруженный в мысли. Завидев, что парень открыл глаза, он немного оживился.

– С добрым, Михал Саныч. Как спалось?

– Хреново, – пожаловался Михей. – Заснешь после такого.

– Сейчас развиднеется – дальше двинем, – подбодрил бригадир. – Утро вечера мудренее.

– Горючки много осталось?

– Не особо, – с досадой ответил Батя, – далеко не уедешь. Валерыч жлобился, царство ему небесное, а нам теперь расхлебывать.

– Да уж, – выдохнул Михей. – И Ванюхе тоже земля пухом. Ну и ночка.

– Я его потащил, – в сердцах выпалил бригадир. – Теперь не прощу себе. Спасти хотел, а вышло вон как…

– Слав, не вини себя, – выдохнул Михей. – Все виноваты. Чего уж тут. Кто же знал?

Помолчали, минутой тишины почтив погибшего друга. Светало быстро – дневной свет гнал ночь, проявлял краски окружающего мира. Батя растолкал Леху – тот недовольно замычал и разлепил веки.

– Лешка, подъем! Хорош дрыхнуть!

Эстет сел на полу. Лицо его, измятое и сонное, несло на себе печать страдания. Парень морщился и щурился – видимо, у него, как и у Михея, болела голова от недосыпа и вчерашних переживаний.