Владислав Морозов - Охота на охотника

На погранпереходе у Тешина я впервые предъявил свой турецкий паспорт представителям здешней власти – немецким погранцам, а если точнее – сотрудникам таможенной службы Третьего рейха. Длинный, вроде бы не старый, но морщинистый длинноносый тип в похожем на армейский серо-зеленом мундире, но с полицейскими знаками различия (как известно, у полицейских структур Дриттенрайха, к примеру, имперский орел на эмблеме был размещен в круге) и зелеными кантами с интересом, переходящим в удивление, посмотрел мои документы.

– Herr Yildirim? – спросил он, едва выговорив мое фальшивое имечко, и уточнил: – Du bist Turkish?

– Ja, naturlich, – охотно согласился я. – Ich bin Turkish Burger! – А затем, из чисто хулиганских побуждений добавил, якобы по-турецки: – Tugan jar barkan sorikan big juragan!

Погранец изумленно вытаращил на меня свои бесцветные, как у мороженного карася, глаза, но ничего не сказал.

После краткого осмотра нас и машины, мы были пропущены за полосатый шлагбаум, в тысячелетний (а если точнее – двенадцатилетний) рейх. Вопросов не вызвали ни мой пистолет, снабженный разрешением на ношение оружия, ни липовые тодтовские корочки Жупишкина-Трясило, ни багаж и документы нашей дорогой графини. А вот бумага, подписанная Отто Олендорфом, как мне показалось, вызвала в погранцах приступ почтения, переходящего чуть ли не в низкопоклонство.

– Боже, что вы сказали бедному таможеннику? На каком языке? – искренне изумилась графиня Ката, когда мы отъехали на приличное расстояние от погранперехода и поехали прямиком на север, в сторону Катовице, который, судя, по установленным шустрыми арийцами дорожным указателям, сейчас именовался на германский манер – Kattowitz. Отмечу, что три года, с 1953-го по 1956 г. сей населенный пункт назывался еще и Сталиногруд (угадайте с трех раз, в чью честь?). В Катовице нам надо было сворачивать налево и ехать на запад, по шоссе, ведущему на Бреслау (ныне Вроцлав), где чуть позже побывает «другой я» и далее, на Котбус и Берлин.

Ну вот как ей было объяснить (так, чтобы она действительно поняла), что у нас в Краснобельске, в том не слишком светлом будущем, штук пять телеканалов, на которых двадцать четыре часа в сутки поет и пляшет татарская и шкабырская эстрада во всех своих не слишком привлекательных видах и вариациях? А равно и про то, что в моменты, когда переключаешь каналы, в голове невольно оседают некие обрывки каких-то, похожих на ругательства или шаманские заклинания, отдельных фраз и строк из этих странных песен. Собственно говоря, один такой обрывок из «песен народностей» я и прочитал экспромтом таможеннику, не особо задумываясь о том, что это вообще могло означать. А ведь эти, воспроизведенные мной исключительно на слух, да еще и вырванные из контекста, татарско-шкабырские слова вполне могли прозвучать как все что угодно, вплоть до глубоко нецензурной брани…

– Я просто пытался изображать перед ним нечто, похожее на турецкий, а если точнее – на татарский язык, – ответил я, после краткого раздумья.

– Никакой это не татарский, – уверено сказала графинюшка. – А какая-то пошлая и дурацкая попытка пародии на него!

– Привыкайте, – усмехнулся я. – Все равно я не знаю турецкого, а на татарском могу разве что пустить по матери. Так что и дальше буду, по мере сил, комбинировать из трех пальцев. Можно подумать, гитлеровские погранцы или гестаповцы образованы настолько, что обучены понимать хоть какие-нибудь тюркские языки?

Графиня на это ничего не ответила…

Окраина города Каффштайн.

Район Ютеборг-Луккенвальде.

Около 50 км южнее Берлина.

Гитлеровская Германия.

13 августа 1944 г.

Каждую ночь нас буквально донимали ставшие уже привычными массированные авианалеты и сопутствующая им оголтелая зенитная пальба. Когда где-то в темноте над твоей головой натужно гудят проплывающие бомбовозы, по небу шарят лучи прожекторов, а зенитки крупных калибров долбят вверх столь усердно, что временами по крыше тарабанит железный дождь из относительно больших, возвращающихся из вышины осколков, не больно-то поспишь.

По идее, после воя сирен воздушной тревоги полагается немедленно ховаться куда-нибудь в убежище или подвал, и не стоит особо сетовать на несчастливую судьбу, если во время такого авианалета ты как дурак шляешься по улице и тебя убивает куском железа от авиабомбы или зенитного снаряда. Но, поскольку мы были фактически на нелегальном положении и засвечивать свою личность лишний раз не имели права, не оставалось ничего другого, как просто затыкать уши и внушать самим себе, что вокруг ничего особенного не происходит, а это не бомбежка, а «просто гроза». Момент, когда на нас упадут уже не осколки, а полноценная фугаска, что характерно, не наступал, а значит, подобное самовнушение работало.

Вообще, вожделенный Каффштайн, к которому мы столь упорно стремились, оказался мелким, малонаселенным городишком, действительно с обещанным «научным» оттенком. Никаких значимых стратегических объектов в округе не было, а здешние, занимавшие комплекс зданий на северо-восточной окраине города (говорили, что в Первую мировую там размещалась школа подготовки младших офицеров кайзеровской тяжелой артиллерии с приданным артполком) «сомнительные», по словам посылавшей меня сюда Блондинки, лаборатории уж точно не интересовали англо-американских «богов войны», планировавших все эти массированные и не очень массированные воздушные наступления на Дриттенрайх.

Преимущественно чертовы союзнички бомбили находившиеся поблизости в большом количестве железные и шоссейные дороги, а также мосты. Кроме того, их бомберы явно стремились поразить две построенные неподалеку от Каффштайна «башни ПВО».

Знаете, что это за хреновины? Это такие шедевры явно помешанной гитлеровской милитарной архитектуры, иначе именуемые «Flackturm». Руководимые Альбертом Шпеером умники решили, что раз затащить зенитку на крышу обычного германского здания проблематично, для размещения батарей ПВО в городской черте стоит строить некие «специальные здания». Сказано – сделано, и сколько было в те башни вбухано труда и средств (а башни эти были аж трех типов – два вида боевых и «управления») – не подсчитано до сих пор. На войне же денег не считают и любые средства хороши. Каждая такая башня – офигенная дура из железобетона высотой с девятиэтажку в стиле средневекового замка с минимумом окон, только казенно-серого, без всяких изысков, цвета. Примерно так в советских детских книжках и фильмах-сказках представляли гиблые тюрьмы для заточения зеркальщика Гурда и разных прочих, сугубо положительных героев. В центре строения – гигантский куб, по углам, квадратом, четыре толстые башни. На крыше КП система управления огнем (на некоторых «Флактурмах» она дополнялась еще и радиолокатором), а по верху башен – платформы с четырьмя тяжелыми зенитками калибра 88, 105 или даже 128 мм (как правило – спаренными, и как они не надорвались их туда затаскивать?), имеющими круговой обстрел. А на ярус ниже, по периметру крыши каждой башни, «на балкончиках» – позиции 10–15 эрликоновских автоматов калибра 37 или 20 мм. Внутри каждой башни – погреба для внушительного боезапаса, гаражи и помещения для гарнизона в несколько сотен человек, в подвалах – бомбоубежища. В общем, серьезная, но все-таки нелепая штукенция – сохранилось полно военных и послевоенных фото, на которых сама «Башня ПВО» цела, а прикрываемый ею город вокруг превратился в поле сплошных руин…