Андрей Посняков - Крестоносец

– Это кто ж такая будет? Боярыня? Иль из гостей торговых?

– Ха! Боярыня! Скажешь тоже. Это ж Мирослава, Онцифера-бондаря жена.

Ах, вот оно как… Мирослава… Что ж ты, Мирослава, так смотришь-то? Муж вроде не урод, что же в постели не жалует?

Отыскав пристава Тимофея, Ратников тут же зазвал его в гости – там обо всем и уговорился:

– Ты б их проверил, Тимофей Нежданович, а то в торговлишку их взять хочу, а есть подозрения… Хо– тя люди-то они, кажется, неплохие. Может, зря проверяю?

При этих словах пристав расхохотался:

– Доверяй, но проверяй – слыхал такую присказку! Ладно, вызову всех завтра к себе, проверить и впрямь не помешает.

Почему-то решил Ратников начать с усадьбы бондаря, хоть она вроде и других подальше, а пристав к себе еще и бобыля Ермолу вызвал. Можно ведь было и к нему зайти… к бобылю.

Ан нет, туда Миша отправил ребят, сам же причесал волосы, почистил сапоги снегом, приосанился – да в путь, на пустырь, к усадебке.

Оп – не успел и дойти, как мимо сани проскочили, возница – молодой парень, на сене развалясь, – Онцифер-бондарь. Одетый с изыском – пояс цветной, бобровая шапка, крытая добрым сукном шуба, не бондарь, а принц в изгнании. Ехал, посматривал вокруг этак меланхолично, словно бы сквозь людей, никого толком не видя…

Постучав в ворота, Ратников принялся ждать. Слышно было, как завозился, зарычал невидимый за частоколом пес.

– Кто таков? По кому такому делу? – выглянул из чуть приоткрывшихся ворот совсем молоденький отрок, такой же румяный, как и возница… как и сам бондарь, вовсе не походивший на пролетария.

– Матушка… Матушка Мирослава звала. По торговой надобности.

Ничего больше не спросив, молодой человек отворил ворота и, кивнув на высокое крыльцо, молвил:

– Туда!

Ратников состорожничал:

– А собака?

– Трезор? Да он не кусается, идите с миром.

Как бы в подтверждение его слов, сидящий на цепи пес размером с небольшого теленка дружелюбно повилял хвостом.

Вот так охранничек! Это что же выходит: кто хочешь – заходи, что хочешь – бери?

Неторопливо поднимаясь на крыльцо, самозваный гость с любопытством осматривал двор. Сказать по правде, абсолютно ничто здесь не напоминало о занятиях владельца – не имелось никаких мастерских, не пахло вкусно опилками, не громоздились штабелями бочки. Хотя… бочки могли быть уже проданными, мастерская – располагаться в доме, а опилок в данные времена и вообще не должно было быть – продольных пил еще не было, доски до семнадцатого века не пилили, а тесали теслами, а иногда – и топором.

Ведущая в светлые сени дверь внезапно распахнулась, словно тут давно уже поджидали гостя.

А ведь и поджидали!

Возникшая на пороге Мирослава в лисьей телогрее поверх длинного шерстяного платья с богатой вышивкой по рукам и подолу, при виде Ратникова усмехнулась:

– Ого! Так говоришь, мы с тобой о торговле сговаривались? Чтой-то не припомню – когда?

– А тогда, у саней, неужто забыли? – Михаил широко улыбнулся.

– Что ж, – хозяйка повела плечом. – Заходи, коли пришел. Уж поговорим.

И повернулась. И пошла, покачивая стройными бедрами, так, что у Ратникова отчего-то пересохло в горле.

В жарко натопленной горнице царил приятный глазу полумрак – небольшие, забранные свинцовыми, со слюдой, переплетами окна были закрыты затканной замысловатым узором бархатной тканью. Пахло благовониями, топленым – от горящих в высоких шандалах свечей – воском, и еще чем-то таким, приторно-вкусным, от чего сводило скулы.

Посреди горницы, у печи, располагалось богатое, под узорчатым балдахином, ложе, накрытое медвежьей шкурой.

– Пришел…

Жена бондаря быстро закрыла дверь на кованый крюк и, сбросить душегрею на пол, подошла к так и стоявшему у самого порога гостю… постояла, посмотрела в глаза, обдавая темно-голубым почти что хмельным жаром широко распахнутых глаз, и, облизав губы языком, вдруг крепко обняла, прижалась, целуя Михаила в губы…

Под тонкой шерстяной тканью ощутимо чувствовалось молодое гибкое тело, все его пленительные изгибы: бедра, ягодицы, тонкая осиная талия, даже пупок… И уж конечно грудь… ах, как твердо торчали соски!

Погладив их, Миша наклонился, снимая с Мирославы платье… Вот обнажились ноги… вот – лоно, восхитительный животик… грудь…

– Давай… – не отпуская Мишу, женщина упала на ложе. – Давай же…

Ратников хотел было спросить о муже, да постеснялся. Быстро сбросив одежду, лег сверху, чувствуя, как нежные руки обнимают его, ласкают, гладят…

– Ах…

Мирослава изогнулась, томно прикрыв глаза и отдаваясь Ратникову с такой неожиданной страстью, на которую способны только обиженные и несчастные в любви женщины. Холодея от пота, Михаил ласкал это сахарно-белое тело, эти бедра, пупок, грудь…

Ах! – закатив глаза, стонала женщина… – Ах…

Сколько ж ей было лет? Восемнадцать? Два– дцать? Или даже чуть меньше – замуж здесь отдавали рано.

Она не отпускала Ратникова часа три, почти до обеда – наверное, как раз к этому времени и должен был бы вернуться муж… о котором Миша все же спросил, улучив подходящий момент.

– Онцифер хороший человек, добрый, – тихо промолвила Мирослава. – Только…

Тут из глаз ее вдруг полились слезы.

– Ну-ну, не надо, – Михаил нежно погладил полюбовницу по спине. – Сама же говоришь – добрый… Ведь не бьет он тебя?

– Лучше б бил! – с неожиданной злостью выкрикнула женщина. – Говорят, бьет – значит, любит.

– Как же можно тебя не любить? Такую…

– Можно, – Мирослава со вздохом кивнула. – Онцифер не меня любит… Боярина Нежилу, Ермолая-бобыля и этих своих мальчиков… целый дом…

Ах, вот оно что! Вообще-то, о сексуальных пристрастиях бондаря можно было догадаться и раньше. Гляди-ка – еще и боярин Нежила, и Ермолай-бобыль… тоже греховодники-содомиты. Теперь понятно, почему таятся, почему кажутся странными… Впрочем, это не мешает им быть возможными сообщниками людокрадов, так что никого сбрасывать со счетов не стоит.

Уходя с усадьбы, Ратников снова встретил сани Онцифера… Михаил остановился, посмотрел вслед и, покачав головой, быстро зашагал к торговой площади.

Немного поторговал, сбагрив за умеренную цену траченный молью полушубок, залоснившуюся замшевую шапку и ношеные, вполне еще крепкие, сапоги.

К вечеру явились ребята, довольные, с целым тюком всякого тряпья.

– Представляешь, – улыбаясь, рассказывал Макс. – Приходим мы на Лодейную, ну, к той усадьбе… А ворота-то нараспашку! И хозяин, приятный такой человек, по виду – не из бедных, даже собак на нас не спустил.

Михаил вскинул глаза:

– А что, были собаки?

– Да были… Хозяин… а может, это и типа приказчик был… нас у ворот заметил, вышел – улыбается такой, чего, спрашивает, надо? Ну, мы и говорим – тряпье ненужное берем… за пустую цену. Чего не жаль… А он такой – мол, подождите вон, у ворот. Ухмыльнулся и… притащил разных вещиц две охапки. Уж теперь типа того, расторгуемся…