Дмитрий Матяш - Выход 493

Обычно сталкерам не присуще подниматься выше второго этажа. Незачем им это. Ведь там, выше, ни сохранки чтобы переждать день путной не найдешь, ибо ближе к солнцу, ни уцелевше-полезных вещей никаких не отроешь. Никому не нужный бытовой мусор, покоробленная мебель, пыль и кости — вот и все, что гарантированно можно обнаружить почти в каждой второй квартире. Да и чем выше подымаешься, тем больнее будет приземляться, выпрыгивая в окно, не так ли?

Среди суеверных сталкеров на эту тему даже бытует поговорка, что если в комнату есть лишь одна дверь, то это, обычно, только вход.

Именно поэтому сталкеры избегают высоток. Не загонишь их туда ни за какие коврижки. Ни под каким предлогом. Ни за горы патронов и ресторанную еду. Ни за женщину, ни за ребенка. Ни за что. В темный, мрачный подвал — пожалуйста, на третий этаж — ни в жизнь. Бессмыслица? Возможно, но только на первый взгляд.

Сегодняшняя же ночь нарушала для троих сталкеров все правила и запреты.

Внизу хлопнула входная дверь и послышался шум возни, будто двое не могли поместиться в дверном проеме и никто из них не хотел уступить друг другу. Лек свесился с поручня и посветил вниз. Толстяк в строительном комбинезоне прошел на площадку первого этажа и резко поднял залитое густой, черной жидкостью, вероятно заменяющей ему кровь, лицо вверх, встретившись с ним взглядами. Лек оторопело отвел луч фонаря и ухватился за поручни — то, как зомби это сделал, как поднял голову и посмотрел на него, ему совсем не понравилось. Он почему-то думал, что они всегда будут такими же медлительными и уязвимыми, как та первая, с обмотанной головой, что они будут двигаться не быстрее улитки, и их можно будет по нескольку раз обойти, прежде чем найти удобную позицию и отрезать голову…

— Сюда, — послышалось сверху, и Лек опрометью бросился на третий этаж.

Дверь квартиры под номером «11» оказалась на удивление незапертой, а замок или даже целых три замка, не считая цепочки, — неповрежденными.

Крысолов осторожно продвинулся в коридор, держа наизготове автомат, и поводил им по всем углам примыкающей к коридору развилки, уводящей с одной стороны на кухню, а с другой — в две жилые комнаты. Затем перешагнул порог спальни, осмотрел пустую кровать; пустившую миллион трещин старомодную, приобретенную задолго до войны мебель, и не найдя никаких признаков чьего-либо обитания, возвратился в коридор.

Секач как раз запер последний замок и набросил цепочку, когда из зала донесся звук, напоминающий хриплый старческий кашель…

Крысолов направил луч фонаря в зал и обмер, выискивая того, кто мог бы издавать подобный звук. Секач с Леком также, словно по команде, в сию же секунду вскинули оружием, направляя стволы в дверной проем, но сделали это настолько грубо и неуклюже, что казалось, только одним своим бряцаньем могли разбудить всех остальных дремлющих зомби.

Кирилл Валериевич оглянулся и одарил их раздосадованным, укоряющим взглядом, на что они ответили глупым выражением лица, выражающим извинение и наивное детское «Ой!»

Затем Секач положил руку стрелку на плечо и подвинул его к стене, мол, постой-ка в сторонке пока я разберусь, но молодой вовсе не собирался пасти задних. Без колебаний сделав шаг, он оказался наравне с Крысоловом, и как только тот вошел в зал, он тут же прошел за ним след в след, оставив пораженного небывалым нахальством Секача у себя за спиной.

Большая прямоугольная комната, заканчиваемая широким трехсекционным окном в торце, была обустроена ничем не хуже и не лучше остальных комнат в подобных домах, где жили, преимущественно, семьи со средним достатком, не отягощающие себе жизнь соблюдениями законов моды в области домашнего интерьера. Все предельно просто и, если по отношению к бывшим (или нет?) хозяевам это не будет звучать оскорбительно, то даже немного безвкусно. Несколько плотно придвинутых к овальному, накрытому по старинке выцветшей еще при прошлой жизни скатертью со свисающей бахромой, письменному столу деревянных стульев. На полу — с загнувшимися краями, словно из той сказки, выражая свою готовность ко взлету, лежал однотонный слабо-зеленый, местами покрытый белыми пятнами тления, квадратный ковер. На ближней к вошедшим сталкерам стене — коричневый с красно-желтым узором посередине, напоминающим муравьиную голову. Всю ширину противоположной занимала запыленная, с расслоившимися, ссохшимися, а оттого кажущимися неродными, дверями, стенка. За ее стеклами виднелись ряды ровно выстроенных, как солдаты на параде, стопок, фужеров и стаканов, а между ними все еще продолжали сиять лучезарными улыбками, невзирая ни на что, несколько запечатленных на фотографиях радостных лиц.

На диване, с обеих сторон взятом под стражу большими креслами, лежал человек. Три луча обшарили его с ног до головы не менее дюжины раз, прежде чем сталкеры убедились, что лежащий не представлял для них опасности.

С той стороны входной двери ударили. Сначала один раз и достаточно слабо, больше похоже на то, как если бы натолкнуться в темноте на дверь мягким телом, но потом удары умножились, стали все сильнее, громче и настойчивее.

Лежащий на диване старик с трудом облизнул похожие на две высохшие пиявки губы и снова прокашлянул.

По всем признакам старик был похож на мертвеца, но его выпученные глаза, отнюдь не от удивления или боязни, а оттого, что мертвенно-белая, тонкая как таль, кожа провалилась глубоко внутрь глазных впадин, свидетельствовали об обратном. Он был похож на человека, очнувшегося после многолетнего анабиоза.

Крысолов вспомнил о записке лежащего на столе заведующего кафе человека, вспомнил прочитанные там слова: «… оно все-таки действует. И действует не так, как говорили. Мы все равно умираем, а потом…»

Что-то хрустнуло у Лека под подошвой ботинка, и старик нервно вздрогнул. Снова кашлянул, сжал старческие, узловатые пальцы в кулаки.

Крысолов направил свет на пол, любопытно осматривая крохотные осколки стекла, отпавшие от подошвы Лекового ботинка, и увидел несколько валяющихся рядом пустых ампул. Поднял их, подбил в бок Лека, чтоб тот посветил ему, и внимательно, как прибывший на место происшествия детектив, изучил название, покручивая их в руках. Потом его глаза подозрительно сузились, и он обернулся к Секачу.

— Помнишь Красного? Того чудака, что говорил, будто знает откуда взялись зомби? — Секач утвердительно кивнул. — Смотри, это и есть тот «Рад-эссент»…

Округлившимися глазами Секач исследовал две пустые ампулы, и потом вновь перевел взгляд на старика.

— Так это что, правда, что ли?..

Красный был странным человеком. Они все были странными — те, кто попал в Укрытие на десять, а то и все пятнадцать лет позже остальных. Где они были все то время, где пряталась, где жили, что ели, как отбивались от мути разной — не знает никто. Одни скрывают, будто в том есть что-то постыдное, другие, как, например, тот же Бешеный, несут какую-то чушь, третьи вроде бы рассказывают что-то правдоподобное о подвалах, ПРУ и прочем, но когда сталкеры приходят на те места, чтобы проверить были ли они когда-нибудь обитаемы, находят там лишь сплошные завалы. А потому и относятся в Укрытии к таким людям не с особым доверием. И тому, что они рассказывали, не очень хотят верить. Красный рассказывал о «Рад-эссенте» — вакцине, которую военные химвойск в первые дни после бомбежки предлагали делать гражданским в одном из райцентров. Уж неизвестно, что побуждало их лгать, но они утверждали, что эта сыворотка — лучшее средство от лучевой болезни. И что она может спасти даже тех, кто подхватил больше четырехсот рад\сек (ну или около того, а может и еще больше), словом тех, на ком «гейгер» трещал, словно его направляли на открытый реактор. В показательных целях военные сами делали себе эти прививки, но это было лишним. Потому что, как утверждал Красный, без всякой рекламы желающих получить спасительную инъекцию находилось больше, чем просто много. Информация о «спасительных прививках» расползалась с сумасшедшей скоростью. Тем более в условиях всеобщей паники и смятения, когда людская молва упорно распространяла слухи о мученических смертях от лучевой болезни даже в стокилометровых зонах от мест бомбежек, а официальные лица с экранов телевизоров успокаивающим голосом заверяли публику, что причин для паники нет, диковинный страх толкал людей на немыслимые поступки. Потому что только слепой не усматривал в этих заявлениях давно скрывшихся в подземных убежищах «официальных лиц» откровенной лжи.