Дмитрий Матяш - Выход 493

Беспомощно барахтаясь в захлестывающем по самое горло информационном паводке, пропитываясь разнообразными слухами, заявлениями «политически важных» людей; ужасающими прогнозами ученых-ядерщиков, рубящими на корню всю жизнь; наставлениями ГО-шников; рекомендациями медиков и слезными восклицаниями (а чаще мольбами или проклятиями) обычных людей-респондентов, они боялись только одного — быть подверженным радиационному заражению и вследствие этого умирать долгой, мучительной смертью, подвергая опасности остальных членов своей семьи. Страх, что из-за кого-то одного может умереть целая семья, затмевал умы людей и тогда они готовы на все, лишь бы уберечь своих детей от глобальной пандемии. Они не понимали или не хотели понимать… что это было неизбежно. Уберечь себя и своих родных можно было только уйдя глубоко под землю или запершись в свинцовом бункере, но уж никак не посредством экспериментальной сыворотки, дающей призрачный шанс на продолжение жизни… Но никто об этом не думал. А потому, не тратя времени на размышления, они соглашались испытывать новую вакцину на себе, своих женах, мужьях, своих новорожденных детях, они готовы были безоговорочно принимать на себя ярлык подопытного кролика — к черту все ярлыки и прозвища! — лишь бы сберечь тот маленький и призрачный, но все же еще теплящийся в их сердцах лучик надежды, который с каждым днем и часом угасал, не в силах бороться с накрывающими мир штормовыми волнами отчаянья.

Люди, услышав о «спасительной прививке», съезжались к расположению базы химвойск с самых ближних и самых отдаленных сел, с других районов, с других городов, с областных центров и даже самой столицы. Они все соглашались на прививку, надеясь на свершение чуда. И чудо, можно сказать, произошло. Те, кто были привиты, действительно продержались в живых, как им и было обещано, дольше остальных. Они не умерли от лучевой болезни в первые же недели или месяцы как те, кто в силу своей просвещенности — на свою же беду — знали, что никакого такого средства от радиопроникновенных волн нет и быть не может и посылали великодушных военных в задницу. Или те, кому по приговору судьбы «прививки» банально не хватило. Или же как те молодые лентяи, привыкшие к тому, что все улаживается само собой, без их вмешательства, и продолжающие за всем смотреть с экранов мониторов. Или те, кто попросту проигнорировал панегирические зазывания военных к употреблению диво-препарата потому что им было «в падло» — ведь были же такие! Или как те, кто стоически принял решение принять смерть естественной. Или те, кто надеялись на Божью милость и избавление…

Последним везло больше — они отправлялись на тот свет с надеждой в сердце и улыбками на лице.

Привитые пережили их всех.

Правда это была или нет — не могут подтвердить или опровергнуть даже ученые-анатомы, но в том, что все зомби появились в результате влияния какого-то внешнего фактора, они единодушно согласны. А уж «Рад-эссент» это были или что-то другое…

Как бы там ни было, но на научном уровне доказано, что все биологические процессы зараженных неизвестным вирусом людей, поддерживающие жизнедеятельность их организмов сначала сокращались до минимума. Фактически, они становились обычнейшими мертвецами. Вот только с какого времени?.. Возможно, с тех самых пор, когда умерли перечисленные выше категории людей, а может и еще раньше — с того момента как игла выскользнула из их вен на военной химбазе? Тем не менее, существование привитых по необъяснимым причинам продолжалось. При этом их мышечные ткани, их кожное покрытие не старели, в привычном понимании этого слова. Они перешагнули ступень старения и сразу вошли в стадию отмирания. Синхронного, степенного отмирания, которое протекало гораздо быстрее, чем обычное нормальное старение, вызванное наступлением соответствующего жизненного этапа. А позже, еще на какой-то своей стадии, это отмирание остановилось. После этого у них не осталось ни мозга, ни сердца, ни души. Они стали зомби. Они перестали быть жителями. Перестали быть людьми. Люди стали их едой. Люди стали их ненавистью. Люди стали их мишенью…

В двери долбили с такой напористостью, будто в квартире закрылся насильник, над которым горожане решили совершить самосуд. Старик прокашлялся в очередной раз, приподнялся на кровати, и нижняя челюсть у него бессильно отвисла, открывая черный проем, окруженный несколькими редкими кривыми, необычайно длинными зубами. Он зашипел, его лицо исказилось в гримасе боли, и он опустил сухие босые ноги на землю под аккомпанемент перезаряжаемых оружий.

— Я… не они… — едва произнося слова, сказал старик, попытавшись подняться чтобы сесть. — Хотя, если честно, то мне жаль… Эта вакцина… — он покосился на спешно выброшенные Секачом на пол пустые ампулы. — У меня побочное явление…

Крысолов отвел в сторону руку — жест, красноречиво объясняющий остальным, чтобы никому не двигаться, оружие опустить, но бдительности не терять.

— Кто вы? — спросил он, немного удивившись, что задает вопрос шевелящему губами высохшему трупу.

— Я не знаю… Не помню… — он прокашлялся и поднял на Крысолова свои выпученные глаза. — Я больше сплю, чем живу… Я не стал как они, но и не сдох… Я столько раз засыпал… умирал… думал, что навсегда… но всегда просыпаюсь, когда слышу запах пищи… — Лек нервно зашмыгал носом, поняв, что пища для него люди, но старик, увидев это, поспешил его успокоить: — Не бойтесь, молодой человек… Мой побочный эффект как раз в том и заключается, что я не потерял… — он снова закашлялся, словно силясь заглушить начинающие давить на психику удары в дверь и мычание с той стороны. — Не утратил способности думать. Не потерял рассудок. Я — не они, но они меня почему-то не сожрут, хотя каждый раз я их об этом умоляю… Они были здесь тысячу раз… уроды эти… но меня не трогают…

— Почему вы здесь? — спросил Крысолов, не спуская с него глаз.

— Я здесь умер, — ответил он, и у Секача неприятно зачесалась, покрывшись легким пушистым морозцем, ладонь, «перебинтованная» станционным смотрителем в Яготине. — И проснулся таким… Я когда-нибудь срастусь с этой чертовой тахтой, черт бы ее побрал… Понятия не имею, сколько так уже провалялся. Сколько лет после войны прошло-то?

— Тридцать шесть, — ответил Кирилл Валериевич.

Штукатурка вокруг входной двери отпала несколькими крупными кусками. Замки стонали и скрипели, красноречиво намекая, что если ничего не предпринять, надолго их не хватит.

— Тридцать шесть, — вдумчиво повторил старик и глаза его вдруг прониклись болью и состраданием. — Вот что, мужики… Бегите-ка вы отсюда. Бегите к чертовой матери из этого города. Вам здесь не укрыться — они просыпаются. Они слышат ваш запах, и просыпаются… Не все такие сознательные и беспомощные, как я… Их много. Очень много. Если они окружат дом, вам конец. Я уже чувствую, как дрожит земля под их ногами. Бегите в спальню, там балкон, спускайтесь по пожарной лестнице…