Владимир Корн - Энстадская бездна

— Смотри! Это идет тот самый, у которого жена паурянка.

— Да ты что?! Ха-ха-ха! А с виду-то как будто приличный человек.

Так будет везде, за исключением, по рассказу Риаса, той самой Камантры.

— Остается только узнать, что об этом думают все остальные. Может получиться и так, что у нас не останется людей, чтобы привести туда корабль.

— Что думают об этом остальные? — переспросил Брендос. — Взгляните, капитан!

Он широко распахнул дверь, и я увидел столпившуюся перед ней в полном составе команду 'Небесного странника'. Аделард Ламнерт, Энди Ансельм, Гвенаэль Джори, Берни Аднер, Мирра, Родриг Брис, Агарет Смоулвин, мальчишка Сид и остальные. Все они с надеждой смотрели на меня.

— Нужно ли что-то еще добавлять? — сказал он, после того, как снова ее закрыл.

'В этом нет нужды, Рианель, — подумал я. — Интересно только, когда это они успели сговориться?'

— Ну так что, господин капитан? Команда ждет вашего решения. Только знайте: каким бы оно ни было, и чтобы вы не решили, она останется с вами.

— Думаю, что на Камантре давно уже заждались таких славных парней как мы, на не менее славном корабле. Но сначала мне необходимо решить две проблемы.

'И попрощаться с одной почти безумной надеждой. Потому что на Камантре ей не суждено будет сбыться уже никогда'.

* * *

— Вы еще раз хорошенько подумайте, Эдвар. Дело в том, что побывав на Камантре и возвратившись на Острова или в любое другое место, вам всю оставшуюся жизнь придется скрывать, что однажды вы на ней были. Мы оставим вас в походящем местечке, вместе с вашей долей сокровищ и вы вернетесь к отцу. И заживете прежней жизнью, вспоминая 'Небесный странник' как забавно проведенное время. Прошу вас, подумайте еще раз.

— Чтобы я покинул борт корабля, господин капитан, вам необходимо будет высадить меня с него, причем насильно! — глаза Эдвара упрямо блеснули. — Поверьте, своего решения я не изменю.

— Хорошо, тогда идите и готовьтесь к отлету.

— Есть, капитан! — ответил он, разворачиваясь и бегом бросаясь к двери.

Ну и чего так кричать? Вон, даже посуда в буфете зазвенела.

Что ж, одна проблема решена. Остается другая, но чтобы покончить с ней, нужно отправиться туда, где, как я уверен, меня очень ждут. Ждут днем и посреди ночи.

* * *

Я приземлил 'Небесный странник' на песчаном пляже в стороне от Гволсуоля, за прикрывающей корабль скалой Висельника. Вечерело, и солнце вот-вот должно было скрыться, исчезнуть, утонуть в лазурной глади моря, чтобы следующим утром появиться из-за высоких Келинейских гор.

В этих местах вообще потрясающие по красоте закаты. Казалось бы, и не юнец уже, и столько пришлось испытать и увидеть, но, глядя на закат, я невольно застыл, любуясь игрой света в небесах и на море. Хотя следовало поторопиться, чтобы не попасть в Гволсуоль уже в темноте.

И я пошел, узкой извилистой тропинкой, так хорошо мне знакомой еще с детских лет. Сейчас она перевалит через невысокий холм и спустится в ложбину. По правую руку будут видны развалины Древних, а слева блеснет темной синевой море.

Дальше я снова поднимусь на возвышенность, и с нее откроется вид на родной Гволсуоль, на все его три десятка домишек. Будет виден и мой родной дом, он на самой окраине, при выезде из Гволсуоля, у дороги, ведущий в Твендон. Как я хотел прийти в него под руку с Николь, чтобы представить ее отцу с матерью, и как давно это было. Не по времени, но по случившимся в моей жизни событиям.

Я прибавил шаг, в Гволсуоле ложатся рано, как только стемнеет, потому что с рассветом всех ждет работа. Мужчины уйдут в море, чтобы вечером, если повезет, вернуться с богатым уловом. Ну а женщины проводят их до самого берега, и потом долго еще будут следить взглядом за рыбачьими лодками, пока те не исчезнут в мареве, моля Богиню-Мать о том, чтобы она сжалилась и вернула им их мужей и кормильцев.

Я не пошел по одной из тех двух коротких кривых улочках, из которых и состоит весь Гволсуоль. Обязательно встретишь кого-нибудь из тех, кто тебя признает, и тогда придется отвязываться от него, чтобы не отвечать на бесконечные вопросы. У меня и без того мало времени, а так много еще предстоит. И прежде всего, уговорить покинуть Гволсуоль. Представляю, как будет трудно. Еще труднее решить, куда именно устроить семью, чтобы Коллегия до нее не дотянулась. И каково это: вот так сразу, вдруг, неожиданно, покинуть места, где ты родился и вырос. Где лежат в земле твои предки, и где знаком тебе каждый камень.

Я шел по огороду, полному налившихся соком тыкв. Мать так замечательно умеет готовить из них кашу, и сколько моих детских воспоминаний связаны именно с ней. Когда-то мне казалось, что нет в мире ничего более вкусного, чем тыквенная каша, приготовленная моей мамой.

Перемахнув через плетень, я оказался на заднем дворе дома. В доме еще не спали, слышен был голос отца, что-то рассказывающий матери, и голос ее самой.

Ну вот и дошел, а как беспокоился, что придется несколько раз остановиться, чтобы передохнуть, настолько тяжел показался мне сундучок с подарками. Может быть, и не самые нужные вещи в хозяйстве, но все они дорогие и красивые. Я прилетел в Гволсуоль, чтобы забрать свою семью, забрать вместе с нажитым добром, но неудобно было заявиться без подарков.

Зайдя за угол дома, я остановился. Остановился как вкопанный, остановился так, как будто на полном ходу наткнулся на каменную стену: на пороге сидела Николь. Сидела, упершись локтями в колени и, положив подбородок на сжатые кулачки, любовалась пламенеющим закатом.

Меня не было видно за разросшимся кустом сирени. Маме нравится ее запах, а отец, когда сирень цветет, всегда недовольно морщится, и грозится ее срубить. Я смотрел на Николь, и не мог оторвать от нее взгляда. Больше всего мне хотелось броситься к ней, обнять ее, крепко к себе прижать, и поцеловать. Но холодный голос рассудка взывал ко мне: 'Люкануэль, возможно она здесь по делу, только по делу. По какому-нибудь невероятному делу, приведшему ее именно в дом твоих родителей. И как она встретит тебя сама? Уклоняясь от объятий, скажет что-нибудь такое, после чего ты вдруг подумаешь, что лучше бы ты ее и не встретил?'

И я, затаив дыхание, стоял, боясь сделать единственный шаг вперед, чтобы Николь меня увидела. В доме послышался детский плач, плач совсем еще маленького ребенка, и голос матери, что-то ласково ему приговаривающей.

'У Стена, младшего брата, прибавление в семье, — решил я. — Что ж, подарки ему и его жене будут к месту'.

Николь стремительно вскочила на ноги, но не успела она сделать и шагу, как в дверях показалась мама с младенцем на руках.

'Постарела мама, и волосы у нее совсем седые', - думал я, глядя на то, как она передает ребенка.

Николь взяла его, побаюкала на руках, затем снова присела на крыльцо. Достала выглядевшую в наступающих сумерках молочно-белой грудь с темным кружком соска: