Дмитрий Матяш - Изоляция

Но мне не повезло. Сучий люк сыграл против меня. Пришлось влезть на подоконник и забиться в дальний угол, чтобы не попасть под шквал пуль. К сожалению, отсюда было лишь два пути: прыгнуть с пятого этажа и распластаться кровавой лепешкой у черного входа или шмыгнуть в квартиру и открыть дверь гончим добровольно. Несложно представить, что меня ждет в таком случае. Поэтому эти оба варианта так же быстро исчезают, как и появляются. А заместо них появляется третий…

Дождавшись антракта, я дотянулся до лежащей на шифоньере ржавой гантели и разбил ею стекло.

…-так…

И прежде, чем доги понимают, что я все еще здесь, бросаю четырехкилограммовый снаряд в стекло балкона соседнего подъезда. Гантель пробивает застекленную часть и падает внутрь, но стекло, на мою беду, не осыпается полностью. Острые края витиеватыми горными пиками продолжают торчать из нижней кромки рамы.

Тем не менее это единственный мой шанс. Расстояние между рядами балконов первого и второго подъездов — метра полтора. «Чепуха, если идти по земле», — успокаиваю себя. Наскоро посшибав самые крупные осколки, я встал на край перила и прыгнул.

Полет длился вечность. Прыжок казался настолько бессильным, что полутораметровое расстояние показалось расстоянием между высоковольтными столбами. Поэтому я и не долетел, фарт мой иссяк. Лишь чудом мне удалось зацепиться руками за край заветного чужого балкона. Но подтянуться не было сил. Острая боль от порезанных ладоней пронизывала все тело, окровавленные осколки кастетом торчали меж пальцев. Кровь ручейками потекла вниз по предплечьям, закапала мне на голову.

Я отчетливо понимал, что не продержусь так и нескольких секунд. Мышцы завяли, в них стало пусто, как в гидравлике, с которой слили масло.

Тем не менее звон битого стекла сработал как будильник. Это «доги» выбили боковое окно на балконе тети Веры.

От осознания того, что я могу утонуть в шаге от спасительной кочки, в голове включился дополнительный генератор. До меня таки дошло, что раз подняться не смогу, то опуститься должен. Ногами я ударяю в стекла балкона на четвертом этаже. Ох, сегодня праздник битого стекла. Качнув ногами, отпускаю руки и забрасываю себя на балкон ниже. Схватился за деревянную поперечину, чтоб не сломать позвоночник. Но фарт снова со мной, видать, благополучный все-таки сегодня день по гороскопу.

Вваливаюсь в пустой балкон под хор автоматных очередей с этажа повыше. Но он меня не волнует. Даже рикошетом. Не достанут, сучьи выродки.

В полу балкона люка, к превеликому сожалению, уже нет — четвертый этаж крайний для этого вида противопожарных средств. Поэтому я вбегаю в комнату. Спальня. На кровати никого нет, но на тумбочке рядами выставлен стандартный набор для подхватившего лихорадку: таблетки, капли, ингаляции. Втягиваю воздух — не врет нос, где-то есть хозяин квартиры.

У меня есть не больше нескольких минут, прежде чем «доги» вынесут дверь. Я стаскиваю с себя оружие, срываю липкую футболку и шорты, подбегаю к тумбочке и выливаю на раны зеленку. Выпучив глаза, раскрыв рот вовсю, кричу… но не издаю при этом и звука. Крик весь в голове. Затем поливаю себя йодом, хлорофиллиптом, корвалдином — всем, что было спиртосодержащим. Ведь хорошо понимаю: поликлиника не работает. Выходной до никогда. Спасай себя сам или умри. Кровь нужно остановить любой ценой.

Отрезвев от выжигающего нервные окончания болевого шока, кое-как протерев спиртом лицо и наскоро перебинтовав руки, я сдергиваю со спинки стула синюю рубашку с длинным рукавом. Под ней обнаруживаю выутюженные как лезвия темные брюки. То что надо. В темпе молнии меняю прикид.

Выбравшись в узкий коридор и увидев в прямоугольном проеме сине-голубую окраску площадки, я застываю в полушаге. Нет, меня не поражает лежащее на ковре, в тумане мух, раздувшееся тело дяди Володи. Ни видом, ни запахом. Меня поражает то, что все это время входная дверь была распахнута настежь. А на площадке — лишь далекий отзвук замеса «догов» с гражданскими из нижних этажей.

Возможно ли, что «доги» устроили засаду, пока я отмывался и бинтовался? Доложили по рации другому отряду? Да уж наверняка доложили. В квартиру за мной, может, и не пойдут — зачем рисковать? — я ведь двоих дружков уже на тот свет отправил. И оружие у меня имеется. А вот дождаться пока я сам выйду, зная, что нужно делать ноги, могут. И как только выбегу на площадку, возьмут живым. О-о, как они тогда на мне оторвутся. Лучше и не фантазировать.

Тик-так… Тик-так…

В наскоро перебинтованной руке у меня поскрипывает рукоять «калаша». В любом случае, выбора у меня нет. Если будут шмалять, то черт с ними. Пускай шмаляют. Удастся — на прощание продырявлю кому-то брюхо, а нет, то и так сойдет. Немал запас грехов, есть с чем в пекло податься.

Готовый к любой развязке, даже самой печальной, я прижался спиной к стене, выдохнул и, подобно какому-нибудь мелкому зверьку, выглянул на площадку. Не подвела интуиция, не пусто здесь. Частью на площадке, а частью на ступенях в черном мешке лежит труп. А возле него стоит санитар. Самый обычный, в грязном латексе, безоружный, как и подобает настоящему каторжнику.

Оставив автомат в прихожей, я выхожу к нему. Он на меня смотрит, и вид у него почему-то такой, словно сочувствующе-извиняющийся. Мол, прости, браток, сопровождение наше совсем безбашенно, звери свихнутые, вот и творят.

Внизу шумиха от разборок усиливается. Похоже, жители подъезда вознамерились оказать сопротивление «догам». На дважды стрекотнувший «калаш» ответили тремя выстрелами из помпового ружья. Неужто кто-то сумел создать преграду на пути «псячьего» отряда?

Вместе с тем до меня доходит: санитар ни хрена не понимает. Он не догнал, что я и есть тот паркурщик, что сменил подъезды, убрав двоих «догов» и стольких же санитаров. Забинтованные руки у меня спрятаны за спиной, кровь еще не проступила через бинты на новую рубашку, а порезанное лицо сейчас у каждого второго. Чтоб мне провалиться, он принимает меня за случайную жертву «дожьего» беспредела.

Как я могу не воспользоваться таким случаем? Это же завернутый в бантик подарок судьбы. Чертов дирижабль посреди пустыни. Можно наброситься на него просто сейчас и продырявить ему шею. А можно… Слышите, крики внизу? Это значит, скоро сопротивлению наступит амба, но пока оно есть — действуй, д’Артаньян, я их задержу.

— Что там происходит? — спрашиваю я.

— Баррикада, — ответил он, поведя плечом, будто удивляясь: обычное же дело, баррикада, кто о них не знает? — Нас пропускают, а этих… нет.

— Ты чего сам?

— Напарник наверху, — глухо отвечает он, поднимая большой палец. — Воду в квартире забыли.

— Слышь, у меня тут это, отец лежит. — Будто бы невзначай демонстрирую перебинтованные, пустые руки. — Заберете?