Олег Дивов - Призрачный мир: сборник фантастики

Странно, но мы почти об этом не спорили. Наверное, оттого, что я уже тогда жила отдельно.

А через четыре года был тот рейс. Когда я обратилась в епархию, мне ответили, что личности моих родителей благополучно проинсталлированы (последнюю запись мама с папой сделали в самолете) и находятся в чистилище, поскольку для рая накопилось слишком много прегрешений, да и с момента исповеди прошло немало времени.

Я долго плакала и чуть не покончила с собой.

Спустя полтора месяца подала заявку на исповедь. Для кого-кого, а для меня вот уж странный поступок… Но другого пути свидеться с родителями, кроме официального, нет.

За дверью было темно. Темнее ночи — настоящей, не освещаемой городскими огнями и притом беззвездной… хотя вряд ли я когда-нибудь видела такую ночь. Абсолютная, безликая тьма.

Сделав несколько шагов, я обернулась. Исчезла ли дверь, или просто погасла свечка? Не хотелось возвращаться и проверять.

Куда идти? В пустом пространстве неощутимая опора держит меня. Или, может, нет вовсе опоры — тогда как же я шла, а сейчас стою?

Тишина.

В темноте плывут, возникнув ниоткуда, две тускло светящиеся, прозрачные… тени? Или люди?

— Мама, папа, это вы?

Изображение проясняется, на лицах (я теперь уже вижу лица) слабо проступают черты.

— Как живешь, Алечка? — Папин голос звучит явственно, словно он говорит мне на ухо; но не шевелятся губы.

— Я ничего, нормально. А вы-то как?

Слова идут на язык бесцветно-обыденные — других не находилось и в жизни, то есть в реале…

— Мы здесь, спасибо Вышним Силам, хорошо. Все лучше, чем совсем не быть.

Их голоса сливаются, и уже не различаю, что говорит отец, а что мама. Неправда, в жизни было не так!

— Темно тут, доча. Грустно. Мы молимся и ждем.

Я пытаюсь вспомнить, что знала о чистилище из старых книг (родители мне мало о своей вере рассказывали). Хотя старохристианские представления в чем-то отличаются, наверное… Вспомнился Данте: таскают каменные глыбы… сидят слепые, с зашитыми глазами. Нет, даже совсем не то.

Мама с папой молчат и — чудится или нет? — слабо головой кивают. Будто в такт своим мыслям.

— А вы… — начала было я и осеклась. Спросить хотелось: а что вы чувствовали тогда, в последнюю минуту? Когда самолет падал? Но это плохой, жестокий вопрос; да, главное, и бессмысленный: последнее, что они должны сознавать, — запись за два часа до катастрофы. Как обычно, записались вместе — чаще мама напоминала папе, но иногда и наоборот.

Это ведь быстро — сделать сохранение. Всего пять секунд.

Привычный, знакомый мамин-с-папой жест. Всплывает в памяти: мама, разговаривая со мной по видео накануне того рейса, машинально поднесла к виску коробочку-нейроскан и щелкнула клавишей. И точно так же, должно быть, — потом, в самолете…

Нелегко себе признаться, но я не могу до конца поверить: вправду ли передо мной мама и папа? Видны только лица — призрачные, неподвижные… Нет, я верю, верю! И буду говорить с ними как с родителями.

— А что вы делаете здесь? Сидите… ну стоите то есть… и все?.. Чего ждете? Скоро это закончится?

— Через пятьдесят лет — может быть, — произносит мама, я опять начинаю отличать ее голос от папиного. — А может, через сотню. Или через тысячу. Но здесь время идет иначе. Мы разговариваем, если нам становится скучно. Иногда нам разрешается побеседовать с другими, кто находится в этом мире. Еще реже — увидеть издали рай.

Меня пробирает морозная дрожь.

— И что, отсюда никто не уходит? До срока?

Родители переглядываются.

— Нет, Аля, — отвечает мама. — Никогда не бывало.

Молчат о чем-то? Не хотят пугать? Они и в жизни говорили неправду редко, а уж в чистилище — тем более…

— Мама! Не ври, пожалуйста! Расскажи обо всем! — Приближаюсь, протягиваю руки, будто хочу тряхнуть ее за плечи — призраки медленно уплывают в сторону, не поймать.

Я тяжело вздыхаю.

— Те, кого взяли в рай, — они как-нибудь искупили вину? Папа! Ну скажи же!

Ни слова в ответ.

— Или им помогли снаружи ? Тогда могу помочь и я?

От этой догадки мне становится легче. У родителей, выходит, была самая заурядная, не страшная причина молчать!

Опять безмолвный разговор между мамой и папой — лица на секунду оживляются, быстрый взгляд, кивок…

— Мы иногда встречаемся с другими, — сказал папа. — Обмениваемся слухами. Есть способ говорить и на расстоянии… И вот одну из нас… молодую женщину, у нее было много темных пятен-грехов, такие не отмаливаются скоро… ее забрали наверх Вышние Силы. Отмучилась. А к ней за неделю до того являлся на свидание брат из реала. Мы ничего не знаем, но пошли слухи. Просто слухи.

— Короче, он заплатил за нее, этот брат? Да?

— Тише! — воскликнула мать и снова будто ожила. — А ну перестань, не кощунствуй! Не может быть…

— Мы-то надеялись, — грустно проговорил отец, — ты хотя бы сейчас, после нашей смерти уверуешь… А ты все меряешь деньгами.

— Я думала у вас спросить, — сказала я, — думала спросить, что мне делать. Потому что сейчас не знаю, верить мне или нет… Все так перепуталось. Но теперь важно другое. Если надо заплатить, я узнаю — кому, я заплачу! Я помогу вам.

Отец покачал головой, но ответить не успел.

Наверху вдруг вспыхнула яркая точка-звезда; она быстро приближалась и через несколько секунд выросла в шар, похожий на солнце, но не такой сияющий: при взгляде на него не слепило глаза.

— Это что? — спросила я.

— Конец, — сказал папа. — Конец свидания.

— Это рай, — добавила мама. — Ты увидишь его сама. Ненадолго.

Шар… нет, диск, похожий на летающий остров… завис над головой. Горячей влажностью повеяло от него — не обжигающим жаром, а просто теплом, как от домашней батареи. Я пригляделась — я будто была уже там, внутри. Немыслимые краски сверкали и искрились вокруг меня.

Это был пляж. С шелестом набегала волна на песок, смеялись дети, солнце не припекало, а грело мягко, ласково.

А еще это был сад. Ветви гнулись под тяжестью спелых, налитых соком фруктов, и на этих же ветках распустились цветы. И если лечь в высокую траву, поющую песню на ветру, то забудешь обо всех своих хлопотах навсегда.

А еще это было небо, где люди летали среди облаков, словно птицы.

А еще это был город с золотыми шпилями башен и хрустальными мостами через каналы; город, где в стенах домов сверкают драгоценные камни.

И это было все вместе и ничего в отдельности.

Солнечный луч проник в щель между занавесками, и резануло глаза.

Да, солнечный луч. Значит, я открыла глаза, даже не очнувшись окончательно.

Смахнула набежавшую слезу. Осторожно отвела электрод от виска.

Я полулежу в кресле, рядом жужжит кондиционер, за окном гул пролетающих модулей и флаеров. Старенькие бесцветные занавески кое-как закрывают окно; подоконник обшарпанный. Прилетела муха и нахально села на тыльную сторону ладони — я пошевелила кистью, согнав ее.