Олег Дивов - Призрачный мир: сборник фантастики

— Сашенька…

— Я боюсь. Я ненавижу город. Здесь так легко… потеряться. А у нас… у нас там есть маковое поле. Когда маки цветут, оно такое красное-красное…

— Саша. — Он нежно коснулся пальцем ее подбородка и поцеловал в губы — мимолетно, едва-едва касаясь, и ей почудилось, будто это весенний ветерок пробежался по лицу. — Я буду тебе писать. Каждый день. Обещаю.

— Эй!

Они оглянулись: угрюмый, коротконогий гремлин в фирменной железнодорожной фуржаке кивнул им:

— Поезд через минуту отправляется. Прощайтесь быстрее.

Шумел вокзал, вокруг деловито сновали люди и гремлины. Пахло талым снегом и сгнившими за зиму листьями. А еще — мазутом, беляшами и кислым пивом.

Саша не могла, не хотела, не умела оторваться от Коли. Но он подтолкнул ее легонько к вагону, помог донести сумку; уже через минуту, против своей воли, Саша стояла в тамбуре. Потерянно глядела на любимого и нерешительно махала ему рукой, а он улыбался в ответ.

Поезд тронулся.

Это было примерно месяц назад.

Когда Саша открыла глаза, уже стемнело. Ей показалось это странным: только-только было утро, а тут — на тебе. Она поднялась; ноги болели, и Саша сняла туфли. Откинула их в сторону, а потом посмотрела на окно и сразу поняла, почему темно.

Окна не было. Ветки сирени, словно плющ, пробились сквозь кирпич и дерево, затянули окно так, что почти не было щелей. Сирень продолжала расти прямо из стены, закрывая последние отверстия, окончательно пряча окна.

Саша бросила дверь; подошла к окну и провела пальцем вдоль ветки — она отозвалась едва ощутимой дрожью. Пол усеивали лепестки, подгнившие и влажные. Пахло почему-то не сиренью, а чем-то сладковато-приторным. Мерзко пахло.

Последний лучик света заплутал в ветках, и стало совсем темно. Саша толкнула ветки обеими руками — они прогнулись внутрь, но неохотно. Посыпалась штукатурка, сорвались последние лепестки.

Вдалеке — наверное, опять в кухне — плакал домовой. Саше стало страшно. Она кинулась к шкафу; рылась в нем вслепую, разыскивая фонарик. Обнаружила его на самой верхней полке и, замерев от страха — вдруг батарейки сели! — нажала на кнопку. По комнате заплясал светлый кругляш. Саша направила его на дверь — дверь была закрыта крепко. Домовой выл далеко.

— Ты меня не напугаешь! — крикнула Саша.

Она открыла дверь и посветила фонариком в комнату напротив — там тоже было темно. Балконную дверь медленно, но верно затягивали голые ветки сирени. Мертвые лепестки липли к полу.

«Главное, не запускать», — вспомнила Саша Иринкины слова и посветила на входную дверь.

Саша проснулась из-за кошмара: показалось, что кто-то душит ее. Она открыла глаза и долго лежала в полной темноте не двигаясь. Горло саднило, а расцарапанные в кровь пальцы ныли. Вчера она пыталась освободить от зарослей сирени входную дверь. Не вышло.

На мизинце правой руки Саша нащупала уцелевший ноготь и отгрызла его. Левой рукой вытащила из-под простынки фонарик и крепко сжала в руке. Долго не зажигала, чего-то ждала; было тихо. А это значит, что домовой где-то рядом. В двух шагах. Стоит и смотрит на нее, готовый напасть в любой момент.

— Егор… — шепнула Саша темноте.

Тишина.

— Егор… прости меня…

Справа зашуршало, и Саша подскочила на кровати, зажгла фонарь и долго светила им во все стороны, но так никого и не увидела. Лепестки сирени покрывали теперь весь пол. Вместо стен и потолка была сирень.

Никого.

Саша еще долго сидела на кровати, продолжая бездумно нажимать кнопку. Потом свет фонарика потускнел; пятнышко из белого превратилось в грязно-желтое, и Саша выключила фонарик.

В темноте было слышно, как бьется ее сердце.

А потом завыл домовой.

Дышать становилось все труднее, и Саша решила выбраться в кухню. Там есть вентиляция, а значит, и свежий воздух.

Лепестки шелестели под ногами. Очень громко, как показалось Саше. Она старалась шагать на цыпочках, но все равно шумела. В прихожей остановилась у покореженного ветками трельяжа. Секунду светила фонариком в зеркало.

У отражения было бледное лицо и круги над глазами. Повинуясь импульсу, Саша посветила ниже и посмотрела на живот. Не отпускала кнопку очень долго; через минуту фонарик мигнул в последний раз и погас.

— В городе легко потеряться, — сказала Саша невидимому отражению.

Она вернулась в город не через месяц, а через три недели. Мама только-только поправилась, но Саша уже спешила на вокзал за билетом. Следующим утром стояла на городском перроне, а Коля ждал ее — такой, как всегда. С цветами. На этот раз — с веточкой белой сирени.

Нет.

Не такой, как всегда. Что-то изменилось, и Саша, растерявшись, замерла на месте, задышала через силу, потому что к горлу подступили слезы. Коля подошел к ней, серьезный, как всегда, сунул сирень в приоткрытую Сашину сумочку и сказал:

— Нам надо серьезно поговорить.

В сумочке лежали все его письма и открытки, все его слова и признания.

В прихожей зазвонил телефон; тихо и глухо, и Саша кинулась на пол: разгребать лепестки. Искала аппарат долго и упорно, моля Бога, чтобы он не замолчал. Нащупала трубку и поднесла ее к уху.

— Алло! Алло…

В трубке плакали.

— Надо остаться друзьями, — сказал он. — Мы — взрослые люди. А ты мне дорога, серьезно. Не хочу тебя терять… окончательно.

Они сидели в кафе на набережной. Свежесорванная веточка сирени белела в граненом стакане, теряла лепестки один за одним.

— Давай устроим прощальный ужин, — предложил он. — Посидим, как раньше… в любом случае, просто так расходиться нельзя. Егор огорчится. Быть может, даже рассердится.

Она молчала. Потом попросила, на мгновение напрягшись, скороговоркой:

— Я хочу от тебя ребенка.

Его лицо будто окаменело:

— Саша… сама подумай, как это будет выглядеть.

Она молчала.

— Приготовишь мне свои фирменные котлеты? — с улыбкой попросил он.

В кладовке около туалета Саша нашла молоток. Искала его долго, потому что вой мешал сосредоточиться. Но нашла. Схватила деревянную ручку поудобнее.

И пошла в кухню.

— Парацетамол — очень вредное лекарство, — сказала ей аптекарша-гремлин. — А с этим снотворным тоже будьте осторожны. И держите в недоступном для детей и домовых месте.

Да. Еще раз — да.

— У вас болит голова? — Аптекарь сморщила переносицу: у гремлинов этот «жест» означает обеспокоенность.

Да, болит.

Город так на меня действует.

В кухне было светлее: неяркий зеленоватый свет лился из вентиляции. Дышать здесь было легче, но не намного.

Саша подставила к мойке табурет, решительно залезла на него. С размаху врезала молотком по краю вентиляционного «окошка»: ржавая решетка отлетела сразу; кирпич легко крошился, обломки падали в мойку, к шурупам и грязным тарелкам. Саша ударила еще раз и еще.