Михаил Белозёров - Атомный век

Оказалось, что старший прапорщик вопреки приказу самолично пошёл в разведку и оплошал.

— Понимаешь, расслабился впервые в жизни, да вот Иван спас, — спокойно, как о безобидной вечеринке, рассказывал Гаврилов и призывал в свидетели Архипова.

В общем, Берзалов понял из несколько сбивчивого рассказа прапорщика, что Архипов, который стрелял, как бог, положил первых троих, и этим решил исход стычки. Палили ещё, правда, минут пять, но больше для острастки и из‑за собственного страха. Отличился также капитан Русаков, который прикрывая группу, израсходовал в своём ПКМе ленту в двести пятьдесят патронов и тем самым дал возможность обойти противника с тыла. Была у американцев, оказывается, группа прикрытия и даже свой снайпер, который, впрочем, бросил винтовку как только поднялась пальба, не сделав ни одного выстрела, иначе компания Зуева пополнилась бы, как минимум, ещё одним человеком.

— А я проворонил, — в который раз каялся Гаврилов. — Дурилка я картонная! Подумал, что подбитые «абрамсы» не представляют никакой опасности.

— Что?! Что вы там делали?! Вашу — у-у Машу — у-у!.. — спросил Берзалов у крайнего пленного, который сидел на земле и таращились на них, как на богов.

Всего их было четверо. Двое ранены, один тяжело. С ним возился Чванов, для этого он надел резиновые перчатки. Остальные были ещё хуже — никакие, хуже наших пленных, подумал Берзалов. Наши так не опускаются, даже самые крутые бомжи. Пленные даже не пахли, а воняли чём‑то таким прогорклым, чему не было определения. Похоже, гнили заживо.

— Не умеют они по — нашему… — объяснил Гаврилов выражая тем самым мысль, что к тяготам они не привыкли, готовили их на роль господствующей расы, а получилось шиворот — навыворот.

— Как это так? — удивился Берзалов, и вдруг подумал, что, чем быстрее они уберутся за мост, тем будет лучше.

Вот такое страстное желание охватило его, хотя, казалось бы, должно было быть наоборот, ведь за рекой Псёл начинались неизведанная область с «умной пылью». Он даже оглянулся на этот мост, как будто хотел удостовериться, что он никуда не делся. Мост, действительно, находился на месте: из‑за крайних сосен торчали металлические фермы красно — бурого цвета. Но уходить, не допросив пленных, было бы вдвойне глупо. Во — первых, американцы наверняка что‑то знали, а во — вторых, он был просто обязан понять состояние противника и сообщить о нём в штаб бригады, так сказать, оценить стратегическое состояние врага.

— Американцы, чего с них возьмёшь? Знаете, о чём они первым делом заявили?

— Нет, — ответил Берзалов, но ему стало интересно.

— О женевской конвенции сорок девятого года обращения с военнопленными.

— Ишь ты! — воскликнул Берзалов. — Страшно, — и брезгливо посмотрел на американцев. — Как начинать, так они смелые, а как ответ держать — так я не я и хата не моя. Чудны твои дела, господи!

Американцы снова что‑то залопотали, отчаянно жестикулируя, особенно старался негр в твидовом пиджаке.

— Чего они хотят?

— Говорят, что они не виноваты, что им приказали, — сообщил Жуков.

Берзалов вспомнил, что Жуков, похожий на Есенина, числился у них переводчиком. Кто бы подумал, что пригодятся его таланты.

— Скажи, что все так оправдываются. А ещё скажи, что раз они первыми начали войну, то расстреляем к едрёне — фене. А ещё скажи, что мы дикари и всякие конвенции нам не указ. Ведь они считали нас дикарями?!

— Считали, — злорадно согласился Архипов, и глаза у него азартно заблестели.

В следующую минуту американцы выдали столько незнакомых слов, что у Берзалова заболела голова. Не врали американцы. Пахло от них большим — большим несчастьем, растерянностью, но не тем несчастьем и не той растерянностью, которой пахли «наши» после поражения, всё‑таки они сохраняли русский «дух», а вселенским страданием и вселенской же безысходностью. Ещё они готовы были шарахаться от каждого куста — то ли потому что попали в чужую страну, то ли просто были смертельно напуганы. Англосаксы, одним словом, чего с них возьмёшь.

— Говорят, что они теперь не американцы.

— А кто?.. — со сдержанным изумлением спросил капитан Русаков.

— Дурилки картонные, — со смешком поддакнул Гаврилов.

— Манкурты, а не американцы… — недоумённо произнёс Жуков, показывая всем своим видом, что слово ему незнакомо, но он перевёл правильно. — Просят не убивать их.

Однако, к удивлению, слово «манкурты» было произнесено на русский манер: с правильным ударением и с окончанием «ы».

— Какие ещё манкурты? — чрезвычайно удивился Берзалов и готов был уже взвиться от возмущения, потому что, что ни день, то новости: то манкурты, то луна — череп, то «умная пыль». Ничего не поймёшь, только запутаешься. Воистину, мир перевернулся.

— Они себя так называют, мол, говорим, что понимаем. Мол, потерянные мы на веки вечные, и нет нам спасения, ну и прощения тоже заодно.

— Гы — гы — гы!.. — зареготал кто‑то.

— Вот это правильно, — удовлетворенно заметил Русаков.

Действительно, пленные выглядели очень странно, одетые цивильно кто во что горазд. Негр был в твидовом пиджаке, подпоясанный рваной женской шалью, тот, что легко раненый, вообще — в галошах на босую ногу. Третий — в бушлате, только этот бушлат из чёрного стал неопределенного бурого цвета. Ну а четвертого Берзалов не разглядел, им занимался Чванов.

— Ничего не понял! — возмутился Берзалов. — Говорите точнее! — потребовал он.

Негр, словно от отчаяния, что‑то закричал. У него были белые, как будто фарфоровые зубы.

— Родины у них нет, — перевел Жуков, — вот они и пали духом. Отрекаются они, — и для убедительности потыкал в подбитый «абрамс», который выглядел так, словно спереди его ударили огромной — огромной лопатой: передний отсек с водителем был смят, башня — как гармошка, пушка изломана, словно спичка, а гусеницы — в дугу.

— Подожди… подожди… — стал догадываться Берзалов. — Так что… разбомбили их, похоже, к едрёне — фене?.. — обрадовался он. — Что, всю Америку?.. Ха!!! — от восторга он хлопнул себя по коленкам и на мгновение забыл обо всех своих заботах. Вольготно и легко сделалось у него на душе. Так вольготно он чувствовал себя только с Варей. — Это круто меняет дела! Ты понимаешь, Фёдор Дмитриевич?!

О Победе с большой буквы никто не сообщает. Победа — она есть, или её нет. Победа — это знамя, которое несут несколько поколений. Победой вдохновляются. О Победе слагают песни, пишут книги и снимают фильмы. Тем более, если это Победа в Третьей мировой! Только какой ценой, тяжело подумал Берзалов.

— Понимаю, — степенно, как подобает серьезному человеку, объяснил Гаврилов. — Кончилась Америка! Получается, что это грубый исторический факт! И запал у них кончился. Воевать не хотят, дурилки картонные. Родины‑то нет. Говорят, шли к нашим сдаваться. Сил, говорят, на исходе. Жрать хочется. А завшивели до предела. Я такого ещё не видел.