Наоми Вуд - Миссис Хемингуэй

Когда их тарелки опустели, Эрнест вытащил из сумки настоящий апельсин. Прохожие с ужасом косились на него, будто он достал человеческую голову.

– Это вам, – сказал он, протягивая ей фрукт. – В знак благодарности. – Он указал на свои записки. – Теперь я не буду выглядеть последним ослом среди наших досточтимых коллег!

Апельсин был цвета пламени. Мэри поднесла его к носу – запах разил наповал!

– Если я буду чистить его здесь, начнутся беспорядки, – сказала она, косясь на прохожих. – И меня отдадут под трибунал за их возбуждение.

– Мы можем отнести его к вам домой. Съешьте его там.

Ну, все понятно. Кто бы сомневался? Мужчина не приглашает женщину на обед просто для того, чтобы поговорить о работе. Тут у нее в памяти всплыли слова Марты. «Это мое», – сказала она и взяла с кресла свой лисий палантин. Мэри посмотрела на Хемингуэя, который, строго говоря, все еще принадлежал той женщине, не важно, на грани они разрыва или нет.

– Не думаю, что это понравится миссис Хемингуэй.

– Не думаю, что миссис Хемингуэй вообще есть до этого дело.

Скрепя сердце Мэри протянула апельсин обратно.

– Может, и так, но моему мужу дело, пожалуй, будет.

Эрнест расстегнул пряжку на ее ранце, и оранжевый плод скользнул внутрь.

– Апельсин ваш, – сказал он. Мэри показалось, что она услышала, как он добавил: «И я тоже». Впрочем, он как раз вытирал бороду салфеткой, так что, возможно, ей это лишь померещилось.

– Спасибо, мистер Хемингуэй, – улыбнулась она. – Вы не представляете, как давно я не ела апельсинов.

– Если хотите, зовите меня просто Папа, как все остальные.

Мэри рассмеялась:

– Конечно, Папа, – сказала она, и Папа в свою очередь выглядел весьма польщенным ее одобрением.

Бросив все свои дела, Мэри немедленно отправилась домой, чтобы съесть апельсин. Оказавшись в квартире, она быстренько смыла пыль и уголь с ресниц, помаду с губ и щек и, взволнованная, уселась за видавший виды стол. Поддев ногтем кожуру, подставила нос. По комнате разлился волшебный запах. Мэри мысленно возблагодарила божество, кем бы оно ни было, за то, что в этот жаркий лондонский день, когда война, по всей видимости, заканчивается, причем, похоже, победой достойных, ей повстречался Эрнест Хемингуэй, – и вонзила зубы в эту жизнь, ставшую вдруг такой душистой и сладкой.

Сентябрь кончается, воздух стал прохладным. По утрам полынь в долине покрывается инеем, точно кроличьим мехом. В последнюю неделю Мэри забросила сортировку бумаг Эрнеста: письма так и лежат неразобранные.

Мэри бродит по склонам, то и дело натыкаясь на норы сусликов и лисьи следы. Скоро снег укроет холмы белым одеялом, пока же они похожи на шкуру гепарда, которого они с Эрнестом могли бы подстрелить в южноафриканском вельде. А небо серое, словно лужа стоячей воды.

Иногда она поднимается в лес, где пихта мешается с березой. В этом году осень наступила как-то очень быстро, и лес буквально за несколько дней окрасился в цвета горчицы, крови и ржавчины. В голове не умещается, что Эрнест, так любивший эту красоту, больше никогда ее не увидит.

Репортеры продолжают ей названивать, хотя в каждом своем интервью Мэри как заведенная повторяет одно и то же: «Эрнест чистил ружье, и оно нечаянно выстрелило». И всякий раз слышит на другом конце провода недоверчивое молчание перед новой атакой: «Ведь Эрнест прекрасно владел оружием! Зачем он поднялся так рано? Что он собирался делать тем утром?» И Мэри монотонно отвечает раз за разом: «Стрелять уток. Мы собирались пойти на утиную охоту».

Вечером накануне Эрнест пел по-итальянски:

– Tutti mi ’chiamano bionda… Ma bionda io non sono! [34]– выводил он в ванной, чистя зубы. Он научился этой песенке у гондольеров в Венеции.

Мэри складывала свою одежду и улыбалась, слушая глупую песенку. Теперь он все чаще бывал в хорошем настроении. И работа у него вроде пошла полегче.

– Porto capelli neri! [35]– неслись из ванной его трели.

– Чем займемся завтра, Барашек? – окликнула его Мэри из своей спальни.

– Может, постреляем уток?

– Отличная идея.

Эрнесту захотелось выйти из дома, подвигаться на воздухе. Она подумала, это хороший знак. И надеялась убедить его закончить какой-нибудь из парижских набросков и отослать издателю. Ей так хотелось, чтобы Эрнест снова ощутил себя уверенно в мире слов, ведь он приходил в хорошее настроение только от работы. Последние десять лет, после «Старика», ее муж очень мало публиковался – неудивительно, что он чувствовал себя списанным в утиль.

Он зашел к ней в спальню, чтобы поцеловать на ночь. В последние несколько дней он опять стал нежным и любящим. Она с удивлением почувствовала, как его язык легонько скользнул ей в рот. Ощутила вкус зубной пасты.

– Спокойной ночи, Барашек. Сладких снов.

– Спокойной ночи, мой котенок! – раздалось в ответ из его спальни.

А потом его мощный, как труба, баритон снова завел легкомысленное Tutti mi’ chiamano bionda… Ma bionda io non sono! Его итальянский был безупречен еще с той, давней войны. Слова постепенно сменились мычанием, пока он раскладывал вещи в своей комнате.

Мэри удовлетворенно закрыла глаза. «Наконец он вернулся», – подумала она. Завтра они всласть постреляют уток, и она приготовит что-нибудь его любимое, а потом будет нежно шептать ему на ухо, что весь мир сойдет с ума, когда прочитает воспоминания о молодости Эрнеста Хемингуэя. Она зароется носом в его побелевшие волосы, а вечером, после бутылки очень хорошего вина, они, быть может, займутся любовью. Хлопнула дверь, голоса стало не слышно, и Мэри погрузилась в сон, думая о том, какой прекрасный день ждет их завтра.

Следующим звуком, который она услышала, был выстрел.

Не важно, что журналисты ей не верят. Их дело. Мэри наплевать на мнение штатного сотрудника «Таймс». Но почему Эрнест был в таком прекрасном расположении духа накануне вечером? Почему он так аккуратно завернул в пленку недоеденный ужин? Зачем купил лотерейный билет на розыгрыш, который должен был состояться на следующей неделе? К чему составлял подробные планы на предстоящие каникулы и выгреб кучу писем, словно собрался их рассортировать в ближайшее время? Эрнест всю жизнь питал лютую ненависть к подобному мерзкому способу уйти из жизни; он не мог поступить так. Он не оставил бы ее одну.

«Стрелять уток. Случайный выстрел. Чистил ружье», – раз за разом повторяла Мэри, не давая журналистам себя сбить. Она прекрасно понимала репортеров – сама такой была. Помнила, что нужно попытаться столкнуть собеседника с вызубренных фраз, и тогда услышишь настоящую историю. Так что она упорно повторяла одно и то же. Им ее не поколебать.

Мэри остановилась у озера и смотрит на уток и цаплю. Стоит неподвижно, вдыхая запах прелой листвы, и ждет, пока птицы приблизятся. Толстая куропатка, серая в коричневых пятнах, что-то клюет у самых ботинок. Будь здесь ее муж, он подстрелил бы их на обед. Но у Мэри больше нет желания охотиться; к тому же все их оружие теперь надежно заперто.