Наоми Вуд - Миссис Хемингуэй

– Идеально для босоногого джаза, – откликнулся он и почесал лодыжку пальцами другой ноги. – Знаешь, мы с первой женой жили в Париже. Квартирка над лесопилкой. Опилки все глаза запорошили.

– Что произошло?

– С Хэдли?

Эрнест пожал плечами и поднялся. Поставил пластинку, опустил иголку – все с удивительной для его больших рук аккуратностью и точностью. Скрежет, потом звуки фортепиано. Шопен, мазурка. Он стоял, глядя на крутящуюся пластинку. Потом снова повернулся к ней, мертвенно-бледный.

– Иногда мне кажется, что все повторяется. Я ставлю иглу в то же место той же пластинки, но ожидаю иной мелодии. – Он подошел к своему нетронутому бокалу и залпом осушил его. – Как ты думаешь, что сказал бы про меня Фрейд?

– Что ты невротик?

Эрнест ответил ей грустной улыбкой. И снова поднес бокал к губам, но понял, что тот пуст.

– Я вспоминаю, как мы впервые встретились с Хэдли в гостях в Чикаго. Она была в голубом платье до колен, и у нее был такой вид, словно девушка впервые попала на вечеринку. Мы говорили безо всякого стеснения, я еще не встречал женщины, исполненной такой кристальной чистоты, такого спокойствия. Я сразу почувствовал, что могу рассказать ей что угодно. И тогда подумал: это именно та женщина, на которой я должен жениться. Мне был двадцать один год. – Он наполнил свой бокал, глядя, как поднимаются пузырьки, потом долил ей. – У нее было одно необычайное качество – какая-то потрясающая доброта. Вот во что я влюбился. А теперь скажи мне, как я умудрился устать от такой женщины?

– Привычка?

– Какая к черту привычка! Я был идиотом!

Было странно слушать, как Эрнест изливает душу. В Лондоне они говорили лишь о войне, и только иногда он шутил, что Мэри станет его женой. Всерьез об этом речь зайти не могла: оба состояли в браке. Бедный Ноэль. Поехал в командировку в Северную Африку и бросил ее в Лондоне под бомбежками. Славный малый, но с ним никогда не бывало так весело, как с Эрнестом.

– Тебе не стоит так угрызаться, – сказала Мэри, – Пол и Хэдли всегда казались мне очень счастливой парой.

– Ты с ним знакома?

– Да, я знаю мистера Мюррея. Он был моим начальником в Чикаго. В «Дэйли ньюс».

– Мои жены, – пробормотал Эрнест, – всегда сумеют найти друг друга без моего участия.

– А Полин? – выдохнула Мэри вместе с дымом. Курить она старалась в окно, зная, что ему не нравится запах табака.

– Файф?

– Она тоже снова вышла замуж?

Он покачал головой.

– Я поступил с ней отвратительно.

– Она так и живет в Ки-Уэсте?

Он кивнул.

– Хэш говорит, Файф все еще сохнет по мне. По собственному выражению. Что я могу сказать о Файф? Она самая храбрая женщина на свете. Временами мы были невыразимо счастливы. Но чаще все оказывалось напрасно. Мы просто сражались на уничтожение. – Эрнест разлил остатки шампанского по бокалам и поставил бутылку в ведерко. – Забавно ты берешь интервью.

– Я встречала Марту. Думаю, мне было бы интересно встретиться и с другими твоими женами.

– Иногда я оглядываюсь назад и не могу поверить, что все рассыпалось в прах. – Эрнест сидел в кресле, уставившись в одну точку, вспоминая о женщинах ушедших десятилетий. – Я пытаюсь понять, кто и насколько был виноват. Виноваты были все, я это понимаю. Но я больше других.

Он снял иглу с винила. Наступила тишина. Эрнест сидел в кресле без ботинок и носков, с до сих пор замотанной головой, а Мэри вспоминала мертвого парня с такой же повязкой, которого видела по дороге в Париж. Он лежал в нормандской канаве. Его голубые глаза покраснели и запали, как у старика, а живот раздулся, будто на шестом месяце беременности. Горестное зрелище – одинокий мальчишка в американской форме, лежащий на французской земле. Мэри отошла от окна и обхватила раненую голову Эрнеста.

– Пожалуйста, будь осторожен, – сказала она. – Пожалуйста, береги свою бедную голову.

– Ты прощаешь меня, правда?

– Теперь ты здесь, Эрнест. И ты ни в чем не виноват.

– Я думаю, что, если останусь с тобой, все будет хорошо.

– Вспомни про силу привычки.

– Нет, в этот раз все будет по-другому, я знаю.

– Что же изменилось?

– Я уже слишком стар!

– Стар? Да тебе не больше сорока пяти.

– Именно. Для меня это слишком много. – Эрнест взял у нее из рук бокал, отставил в сторону. – Слишком стар, слишком устал, слишком влюблен, Озорница, чтобы сделать это вновь. Тебе досталась моя осень, а потом придет зима. Давай угробим оба наших одиночества. – Он поцеловал ее, потерся носом о ее щеку. – Тебе не удастся избавиться от меня. Тебе я буду верен, как пес. Это в последний раз, я обещаю. Ты – мой последний ход.

– Знаешь что? Я подумаю, если ты обещаешь, что посвятишь мне следующую книжку.

– В смысле, ты станешь моей женой?

– В смысле, я это обдумаю.

– Договорились.

В ту ночь Мэри долго не спалось. Было жарко, и они оставили окно открытым, чтобы в комнату проникал ветерок. Глубокой ночью Мэри услышала доносящееся с улицы пение и подошла к окну. Внизу собралась компания мужчин, пуская бутылку по кругу.

Мужчины перебрасывались бутылкой, как бывалые матросы. Увидев Мэри в окне, один из них сделал жест бутылкой и гаркнул: « Venez! [38]– и все подхватили; – Venez!! » Она улыбнулась и приложила палец к губам, показывая, что уже поздно.

Мэри докурила сигарету и вернулась в постель. Она лежала и пыталась понять, что за чувство ее охватило: назвать ли его счастьем – или скорее страхом. «С тобой я не собьюсь с курса», – обещал Эрнест, но как это проверить?

Она лежала без сна в лунном свете рядом со спящим Эрнестом и вдруг ощутила себя невероятно сильной. В приступе сумасбродства она откинула простыню. Вот – та его часть, которой больше никто, кроме нее, не увидит. Она смотрела на него, словно хотела запечатлеть в памяти, словно для статьи, словно ища слова, чтобы описать соблазнительное тело Эрнеста. Но вместо этого поражалась бесчисленным шрамам. Правая нога, куда несколько десятилетий тому назад угодила шрапнель, была исполосована от щиколотки до колена. Эрнест утверждал, что некоторые осколки сидят в нем до сих пор. Колени бледные после автомобильной аварии в Лондоне, а кончики пальцев потемнели, будто обмороженные. На левой ноге был овальный шрам, похожий на след от ружейного выстрела. Мэри не представляла, как он ухитрился все это пережить.

Спящий и обнаженный, Эрнест выглядел сейчас таким уязвимым. Все эти шрамы, все следы того, что он сам с собой сделал, только подчеркивали его беззащитность. Мэри охватило бесконечное счастье, наслаждение махараджи, владеющего сокровищем. «Все это, – думала она со все нарастающим чувством собственничества. – Все это теперь мое!»