Брюс Стерлинг - Схизматрица Плюс

Профессор-шейпер поднес ингалятор к своей нарисованной ноздре и сказал:

– Не могу не возразить, Уэллспринг. Эта оккультная чепуха об уровнях сложности отвлекает силы ЦК от настоящей науки.

– Линейное причинно-следственное мышление, – парировал Уэллспринг. – Вы, консерваторы, всегда ищите определенность за пределами уровня когнитивной метасистемы. Очевидно, всякое разумное существо отделено от уровня ниже своего пригожинским горизонтом событий. Нам пора перестать искать для себя точку опоры. Пора поместить в центр всего себя . Если какая-то точка опоры и понадобится, пусть она вращается вокруг нас.

Ему зааплодировали.

– Признайте, Евгений, – сказал он. – ЦК процветает в новом моральном и интеллектуальном климате. Это не поддается измерению и прогнозам, а потому пугает вас как ученого. Постгуманизм предлагает гибкость, свободу и достаточно дерзкую метафизику, чтобы претворить в жизнь целый мир. Он позволяет нам предпринимать такие экономически абсурдные проекты, как терраформирование Марса, на что вы со своим псевдопрагматичным отношением никогда бы не решились. И все же подумайте о будущей прибыли.

– Семантические трюки, – хмыкнул профессор. Раньше я его не видел. Я подозревал, что Уэллспринг привел его сам исключительно ради того, чтобы спровоцировать.

Я и сам когда-то сомневался в некоторых аспектах постгуманизма ЦК. Но открытый отказ от поиска моральной определенности освободил нас. Когда я разглядывал воодушевленные разрисованные лица аудитории Уэллспринга и сравнивал с мрачной натянутостью и завуалированным коварством, что некогда меня окружали, я чувствовал, как переполняюсь энергией. После двадцати четырех лет параноидального обучения под началом Совета Колец и еще двух лет под псами сегодня я наконец со взрывом освобожусь от давления.

Я занюхал фенэтиламин – «естественный» амфетамин самого тела. Вдруг закружилась голова, словно пространство в ней заполнилось раскаленным докрасна протопространством первобытного космоса де Ситтера, в любой момент готовым на пригожинский прыжок в «нормальный» пространственно-временной континуум, на второй уровень сложности по Пригожину… Постгуманизм, следуя линии, предложенной древним земным философом Ильей Пригожиным, вышколил нас мыслить в категориях остановок и рывков, структур, что накапливаются по негласным закономерностям. Я понял этот принцип на себе – ведь мое собственное умеренное притяжение к ослепительной Валерии Корстад сгустилось в узел страсти, который супрессанты могли только приглушить, но не уничтожить.

Она танцевала по комнате – инкрустированные пряди ее инвесторской юбки извивались, как змеи. Она обладала безликой красотой перестроенных, на которую накладывалась изобретательная и соблазнительная краска ЦК. Я никогда не видел никого желаннее, и по коротким и натянутым моментам флирта знал, что между нами стоят только псы.

Уэллспринг взял меня под руку. Его аудитория уже рассосалась, пока я замер, вожделея Валерию.

– Сколько еще, сынок?

Застигнутый врасплох, я посмотрел на экран своих часов на предплечье.

– Всего двадцать минут, Уэллспринг.

– Славно, сынок, – он славился употреблением архаических слов, вроде «сынок». – Как только псы уйдут, праздник будет твой, Ганс. Я не задержусь, чтобы затмевать тебя. Кроме того, меня ожидает Царица. Царицына Доля при тебе?

– Да, как ты и просил, – я отклеил контейнер от липкого участка на бедре и передал.

Уэллспринг поднял крышку сильными пальцами и заглянул внутрь. Потом громко засмеялся.

– Господи! Какая красота!

Вдруг он резко опустил открытый контейнер, и подарок Царице завис в воздухе, поблескивая над нашими головами. Это был искусственный драгоценный камень размером с детское личико, а его резные грани переливались зеленым и золотым цветами эндолитного лишайника. Кружась, он отбрасывал нам на лица блики раздробленного света.

Пока самоцвет падал, появился Кулагин и подхватил его кончиками четырех пальцев. При изучении камня его левый глаз – искусственный имплантат – мрачно поблескивал.

– Дзайбацу Эйсё? – спросил он.

– Да. Они занимались синтезом; лишайник – особый вид, созданный мной лично. – Я заметил, что рядом начали собираться любопытные, и громко произнес: – Наш хозяин – знаток.

– Только финансов, – сказал Кулагин тихо, но столь же выразительно. – Теперь я понимаю, почему ты запатентовал процесс на свое имя. Это поразительное достижение. Разве хоть один Инвестор устоит перед живой драгоценностью, друзья? Вскоре наш адепт станет богатым человеком.

Я быстро взглянул на Уэллспринга, но тот незаметно прикоснулся пальцем к губам, а после громко произнес:

– А богатство ему пригодится для того, чтобы привести к достатку Марс. Мы не можем вечно полагаться в финансировании на Космосити. Друзья, возрадуйтесь, ведь вы тоже пожнете плоды гениальной генетики Ландау, – он поймал драгоценность и вернул в шкатулку. – А сегодня я имею честь презентовать этот дар Царице. Двойную честь, ведь я сам завербовал создателя, – вдруг он скакнул к выходу – мощные ноги быстро пронесли его над нашими головами. На лету Уэллспринг крикнул: – До свидания, сынок! Пусть твой порог не омрачит больше ни один пес!

С уходом Уэллспринга засобирались и гости не из Клики, сбившись в толчею из приносивших шляпы роботов и сплетничающих доброхотов. Когда ушли последние, Клика внезапно замолчала.

Кулагин отправил меня в дальний угол своей студии, а члены Клики, вооружившись ленточками и краской, выстроились, образовав собой коридор для псов. Явный мрачный намек на тлеющее возмездие только придавал пикантности их радости. Я сам взял пару шариков с краской у одного из торопливых роботов Кулагина.

Мое время почти пришло. Два долгих года я планировал вступить в Полиуглеродную Клику. Они были нужны мне. Я чувствовал, что и сам нужен им. Я устал от подозрений, от натянутой вежливости, от стеклянных стен из-за слежки псов. Внезапно острые грани моего долгого наказания болезненно рухнули. Меня заколотила неуправляемая дрожь, которой я не мог сдержать.

Псы оставались неподвижны, твердо снимая до последнего назначенного мгновения. Толпа начала отсчет. Ровно по счету ноль два пса развернулись на выход.

На них обрушились краска и спутанные ленты. Мигом ранее они бы зверски набросились на своих мучителей, но сейчас их программа завершилась, и они наконец стали беспомощными. Целилась Клика верно, и с каждым плеском попадания разрывала воздух криками и смехом. Они не знали пощады, и униженные псы целую минуту вслепую скакали и запинались, направляясь к дверям.

Меня захватила истерика толпы. Из моих стиснутых зубов вырывались крики. Я чуть не бросился за псами вдогонку, меня пришлось хватать и удерживать. Когда твердые руки водворили меня обратно в комнату, я обернулся к своим друзьям и был сражен яростью эмоций на их лицах. Они словно сорвали с себя кожу и смотрели на меня глазными яблоками, сидящими в кусках мяса.