Дмитрий Орёл - Мю Цефея. Игры и Имена

Присев, женщина прикоснулась рукой к земле, отковыряла кусочек, поднесла к носу, принюхалась, коснулась губами и, брезгливо хмыкнув, выбросила. Когда-то здесь жгли живое существо. Жгли, но не дожгли. Нет, не человека, конечно. Затем подошла к реке и долго хмурилась, глядя в чернильно-бурую воду, затянутую разорванным узором ряски. Безымянная река молчала, но женщина ей не доверяла. Она знала, что существо, которое жгли, умыкнуло в воду.

После женщина вдруг взбежала по крыльцу и толкнула незапертую дверь. Навстречу ей бесшумно вылетел рой мошкары.

Внутри пахло смолой, раскрошившейся от времени сушеной полынью и низкой грибов, которая одиноко висела у печи. Грибы уже совсем иссохли и превратились в черные сухарики, оплетенные молочной паутиной.

— Ладно, мы остаемся. — Женщина выглянула из-за двери.

Девочка недоверчиво слезла с велосипеда.

— Уверена?

— Нет, но я устала и хочу отдохнуть. Тебе тут понравится.

Девочка пожала плечами, прислонила велосипед и тоже зашла в дом. Что ж, старшей сестре виднее.

Они настолько часто меняли места, нигде не задерживаясь, что однажды девочка предложила присоединиться к цыганам. Те ведь тоже кочуют. Но старшая сестра отказалась, и тогда девочка сама сходила к ним. Но не успела она и слова сказать, как цыгане зашипели на нее, обозвали дохлой рыбой и пригрозили побить, если не уйдет. Так что если ежкина изба, то пусть ежкина изба.

Часто Есения думала, что лучше бы держаться подальше от рек, увезти младшую сестру туда, где реки нет и быть не может. Однажды Есения попробовала: они долго колесили, но треклятые реки постоянно возникали то тут, то там. Кажется, в этой бесноватой стране рек было больше, чем людей. Уехать в пустыню? Но от слова «пустыня» пробирала дрожь. Казалось, что там они от тоски просто захлебнутся пылью.

И все-таки однажды Есения нашла закуток, случайно забытый речным дьяволом: там не было реки, не было озера, не было даже пожарного пруда. На несколько десятков километров ни одной реки. В первую же ночь Ева искусала губы и разодрала руки. Есения проснулась от дикого крика младшей сестры. На смятой, мокрой от пота постели Ева сидела в запекшейся крови — даже непонятно, ее или чужой и кровь ли это. Она кричала и кричала. Есения пыталась ее угомонить, прижимала к себе, пробовала завернуть в простыню, как в смирительную рубашку, но Ева билась, как пытающаяся сорваться с крючка рыба, наконец, вырвалась и выскользнула из дома. И они бежали. Бежали километр, два, пять, десять — в груди уже кололо, — пока с разбегу не плюхнулись в застоявшийся пруд с колючим тростником и редкими, земляного цвета болванками рогоза. Есения держала Еву, и та, почти полностью уйдя под воду, лежала на спине. Только нос и приоткрытые губы осторожно выглядывали над водой. Когда набегала рябь, вода заливалась в рот. Есения напрягалась, готовая в любую секунду вытащить сестру, но Ева не тонула, просто лежала, едва выступая над поверхностью. Вокруг них от илистого дна до самой кромки грязной вонючей воды поднимались пушистые стебли роголистника и, дойдя до поверхности, растекались по ней, точно волосы русалки.

Есения перестала избегать рек, но выбирала среди них самую безопасную, ту, где не водятся сомы, где поменьше водорослей, где не купаются местные, подальше от чужих глаз.

Она знала — всегда знала, что река заберет Еву, поглотит ее, даст ей новое имя, которого Есения не будет знать, не сможет верно произнести, и тогда река больше не отпустит Еву. И сколько бы Есения ни кричала, сестра ее не услышит, она будет слышать только новое, рыбье имя. Но без реки Ева умрет еще быстрее. Как вырваться из замкнутого круга? Никто не знал.

Весь день они таскали из реки мутную воду и мыли избу. Носить воду было нелегко — единственное ведро оказалось без ручки. Есения набирала половину, обхватывала ведро руками и осторожно, как ребенка, несла в избу. Ева мыла подоконники, скамейки, стол, иногда загадочно, случайно улыбаясь мыслям.

Незаметно заклубились сумерки. Вечерняя вода покрылась красным золотом, лопавшиеся пузырьки точно вбирали в себя свет и выплевывали его, и свет переходил на прозрачные крылья круживших над водой мошек.

Есения поехала в поселок закупиться продуктами в магазине. Ветер приятно обдувал, чистый лесной воздух бодрил, и тень улыбки забрезжила на губах. «Вдруг приживемся здесь?» — подумала она, проезжая мимо зарослей белой пушицы. Господи, какой запах!

— Что-то я вас раньше не видела, — сказала продавщица, пробивая чек. — Приехали к кому-то в гости?

— Да вроде как на лето поселилась.

— У кого живете?

— А там, у реки.

Лучше бы не говорить, что у реки. Но врать Есения не то чтобы не любила, а просто не умела, слова правды всегда сами срывались с языка. Улыбка сползла с ее лица. Да, про реку не стоило говорить. Маленький поселок, слухи быстро и неизбежно расползутся, и придется уехать.

Есения сложила в рюкзак продукты, вышла из магазина и уже хотела садиться на велосипед, как к ней подошел мужик. От него очень сильно разило зверьем. Видимо, он со зверофермы. Но он не просто разводил зверей, он будто сам был зверем, так глубоко в него впитался звериный запах.

— Так это вы теперь на реке живете? — Он положил огромные черные руки на руль велосипеда.

— Живу.

Мужик как бы невзначай обернулся, проверил, не подслушивает ли кто. На секунду Есении показалось, что звериный запах на его теле перекрывает другой запах, горелый, будто он когда-то очень сильно обжегся.

— Перевертыши?

Есения вздрогнула. Что-то смутно знакомое промелькнуло в незнакомце. Будто она уже однажды с ним говорила, будто он вел ее за руку через тенистый лес. Что-то зашевелилось в памяти, светлое и радостное, но страх тотчас же затушил этот внезапный огонек.

— Нет.

— Как? Неужели ведьма?

— Не понимаю о чем вы, — холодно отрезала Есения. — Извините. Мне пора.

Мужик вдруг улыбнулся, беззлобно, скорее как заговорщик.

— Извините. — Есения дернула велосипед, освобождая от рук мужика. И что было сил закрутила педали.

«Только этого не хватало! Стоило приехать, так сразу же нашелся кто-то ушлый! Пронюхал ведь! Теперь не отстанет».

Есения недолго злилась. Так уже бывало не раз. Неизбежно. Всегда кто-нибудь узнавал, и начались паломничества с просьбами. Странно, что мужик ни о чем не просил. Обычно просят что-то умершим передать.

«И ведь это никогда не кончится!»

Как проклятие: вечные, бесконечные просьбы, передайте, спросите, зачаруйте, приворожите, найдите, помогите, вы порчу наложили, вы сглазили, испортили, приворожили, вам здесь не место, — и в сонме чужих голосов, голосов, которые всегда с собой, как лай цепных псов, Есения слышала еще один неразборчивый шепоток, который иногда получалось заглушить этими паломничествами, иногда ворчанием телевизора, но иногда он прорывался и противным «ш-ш-ш» выцарапывал что-то в голове. В эти тревожные ночи Есения не спала, лежала напряженной струной под одеялом и чувствовала приближение чего-то смутного, засасывающего, похожего на водоворот.