Дмитрий Тагунов - На пороге [Сборник]

— Кто тебя послал ко мне, герой? — хрипло спросил он, разворачивая бумагу.

— Там всё написано, — усмехнулся убийца.

Но пока старик бродил близоруким взглядом по строчкам, Ник почувствовал себя неуютно. Словно чья-то рука неосязаемо легла на плечо. Он обернулся, но никого не увидел.

Началось снова? Гело?..

Между тем Степан поднял глаза на своего палача.

— От Васнецова, значит.

— Значит, да.

— И что? — теряя голос, но не присутствие духа, спросил старик.

— И всё, — меланхолично вздохнув, ответил Ник и направил оружие на Степана.

Но вместо выстрела послышался глухой звук удара, и убийца, резко присев на корточки, вскинул руки к голове.

Перед глазами вспыхнули огни. Пальцы разжались сами, выпуская оружие. А комната стремительно темнела, хоть окна в ней и были свободны от занавесей. Над убийцей стоял человеческий силуэт, поднявший руки в разящем жесте. Он словно выкачивал силы и одновременно звал к себе.

!гелО

Олег…

Брат! Не убивай…

« Не убивай!.. »

Саша нанёс второй удар молотком, и преступник мертвецки завалился на пол, широко раскрыв полные неземного ужаса глаза. Юноша выпустил молоток, и тот громко ударился в пол. И этот грохот, отразившись эхом от стен, постепенно растаял, освобождая волну тишины, шокирующей и странной.

Он пришёл! Пришёл. Спас меня…

Отец смотрел на сына. Сын смотрел на отца.

Судорога прошла по телу Сашки, и он не смог сдержать слёз. Нет! Никто не заберёт папину жизнь. Нет более близкого на свете человека! Пусть ругает, пусть даже бьёт, лишь бы не умирал. Лишь бы жил!

Только бы жил.

И, как когда-то в детстве, Саша протянул ему холодную ладонь и уверенно сказал:

— Давай руку, пап.

И мост соединил берега.

Шипит, дымится, поскрипывает махорочка. Холодный ветер кусает грубые пальцы с грязными широкими ногтями. Усы щекочут губу.

Вечерело. Залаяли на окраине села собаки. По грязной улочке, кое-где накрытой гнилыми прогнувшимися досками, прогремел вельможеский экипаж.

— Разъездились бары, — неодобрительно кудахчет старуха, шедшая по ту сторону улицы и схватившаяся за серый зубчатый забор. Сердито погрозила кулачком экипажу.

Николай затянулся в последний раз и бросил самокрутку в грязь. Сплюнул, но не попал в едва живой уголёк. Нахмурился.

За его спиной в тёплой уютной избе творилось действо. Хата ломилась от чужого люда, пришедшего кто поучаствовать, а кто и просто поглазеть. Марфуша — его Марфуша — рожала.

Дверь приоткрылась, и в вечерний сумрак высунулась сморщенная рожица.

— Колька, чего расселся, окаянный! А ну, водичку с колодцу натаскай-ка! Да шевелись, увалень, а не то я тебя веничком-то, ну! Пошёл, кому говорю.

Николай подчинился. Воды принести — это плёвое дело. Ему бы сейчас туда, внутрь, к Марфе. Да не пускают старухи, тудыть их растуды!

Загремело колодезное колесо. Ведро лязгнуло, упав в воду, быстро зачерпнулось холодной чернотой и медленно, со скрипом поползло к небу. Раз ведёрко, два ведёрко, три…

И хватит пока. Постучал им туда в дверь, забирайте, мол. И безмолвно уселся обратно на крылечко. Курить больше не хотелось. На небе повисли серые комья небольших туч. Приглядишься — вроде недвижно висят. А отвлечёшься, так уже сместились, и когда успели только…

— Колян! — громкий шёпот отвлёк от дум. Николай скосил взгляд. За крыльцом прятался Васька, собутыльник давний. — Ну чаво там?

Николай посмотрел на дверь, скривился и только со вздохом махнул рукой.

— Ай!..

— Ну тык давай со мной! Горло промочим. Вернёшься, а там, глядишь, отмучались. А?

Делать это было строжайше запрещено. Не старухами — Марфой. Не нравилось ей это мужнино пристрастие к крепенькому. Боялась она его. Но сегодня, наверное, можно…

Посомневавшись для виду, Николай согласно крякнул, медленно поднялся, оттряхивая зад, и, соскочив со ступенек, негромко сказал:

— А, давай.

Поздней ночью грохнула дверь, и на пороге возник Николай. Пьяный, почерневший, с каменным лицом. Стоял, покачивался, смотрел. Повитуха, увидав его, испытала желание поскорее исчезнуть. Но седины придали бесстрашия, и она подступила к мужику.

— Ну что шумишь, медведь, детишек разбудишь! — негромко, но решительно шикнула она.

— Уйди, — пьяным голосом сказал Николай и рукой попытался убрать старуху в сторону. Та не поддалась и загородила проход.

— Не спросил даже, как там Марфуша твоя! Тяжело ль ей было! Чучело ты огородное! Не зря говорят, не пара ты ей. Такая справная баба, ты с неё пылинки сдувать должён, а ты!

— Уйди, говорю! — еле ворочая языком, уже громче потребовал Николай.

— Да не шуми ты! Спит Марфа. И детишки спят. Трое их народилось, трудно Марфуше пришлось.

При упоминании о тройне во взгляде мужика возник огонёк разума. Подумав с видимым усилием, он всё же спросил:

— Пацаны есть?

— Девки!

Николай недовольно хмыкнул, но развернулся и вышел обратно в ночь.

Навсегда осталось в памяти воспоминание, как отец шёл топить котят. Кольке тогда едва восемь исполнилось. Всё увивался следом, рыдал, размазывая сопли, и просил, кричал, умолял пощадить.

— Пшёл, щенок! — огрызался отец. — К матери ступай! Нех тебе тут делать.

— Папка! Ну папка! Ну стой! Ну не надо! Пожалуйста, папка!

— Да отцепись ты, сопляк!

Батя отмахнулся, зацепив пацана, и Колька упал в грязь с разбитым носом. Вспомнилось, как Ряшка, кошка домашняя, долго ходила с большим животом. Как надрывно мяукала, начав рожать. Как заботилась о крохотных, слепых и голосящих отпрысках. И всё это было зря.

«Всё равно топить!», хохотал за ужином батька. Всё равно…

Марфа в ужасе вскрикнула. Чувство тревоги выхватило её из сна. И ярче солнца вспыхнула страшная мысль: дети в беде.

Женщина осмотрелась в темноте. Нагнулась к люльке, надеясь хотя бы услышать тихое сопение девочек. Прислушалась. Но услышала лишь похрапывание двух бабок за стенкой.

Детей не было.

В чём есть вырвалась она в ночь. Непослушные ноги подкашивались. Горело ноющей болью естество. Слабость неохотно отступала, прогоняемая тревогой.

Детский плач был слышен со стороны озера.

За всё, что недодали в жизни. За всё, что причинили, за всю боль и всю несправедливость. Месть — тоже способ восстановить справедливость. Так ему казалось.

За тех котят, которые так никогда и не выросли. За сбежавшую Ряшку. За разбитый нос. За проигранные драки. За страшные побои. За ненависть.

Николай шёл мстить.

Почему он решил, что за всё должны расплачиваться дети, он не понимал и сам. Но раз ему не досталось в жизни тепла, то и им не должно достаться! А холода — сколько угодно! Вон, целое озеро!