Сергей Тимофеев - Из того ли то из города...

Сунулся в лес, — десяток саженей не проехал, — тут же и высунулся. Ничего себе — да тут пострашней чем в пещере Горынчищевой. Тут змей на каждом шагу по десятку, хоть и не здоровые, зато много. И на дороге, и в кустах, и с деревьев свисают. Это не с богатырями великими биться; тут одна упадет на шею, ужалит — и нет добра молодца. Она, может, и размером всего-то с локоть длиной, в палец толщиной. Ан что тут поделаешь? Мечом махать — не намашешься. Стрелой бить — стрел не напасешься. Огнем палить? С огнем шутки плохи, такого напалить можно, сам рад не будешь. Как же тебя, застава третья, от беды-напасти освободить?

Припомнил, что слышал — слово заветное есть. Стоит его сказать — ни одна змеюка не сунется. Даже говаривали, даже выучить хотел… Потом рукой махнул; мало ли чего люди наговорят. Теперь вот понадобилось, ан в голове ничего не удержалось. Как там было? «На острове… каком-то… лежит камень большой… нет, белый… на том камне огонь горит… нет, бел-горюч… а под тем камнем эта самая… змея… как ее… Скоропея…» От такого слова ежели и помрут все змеи, так разве что со смеху, коли смеяться умеют.

Мыкался-мыкался, а потом и то припомнил, что вроде бы травка такая есть, что коли ее под язык положить, змеи тебя за своего примут. Зовется змееголовиком, возле болота растет, цветочек у нее фиолетовый и голову змеиную напоминает, с язычком торчащим. Болота — они вот, только найдется ли травка? А коли и найдется — узнает ли? Он ее только один раз и видывал…

То ли нашел, али не то — скоро узнается. Торчит посреди травки, ровно и впрямь змея. Дюк для верности палкой потыкал, не уползет ли. Не уползла, значит, травка. Сорвал два цветка, — их два всего и было, — один под язык сунул, а другой коню в гриву заплел. На всякий случай. В рот ему не запихнешь, так пусть хоть в гриве. Такая горечь, коли б не нужда крайняя, сразу б и выплюнул.

Не трогают его змеи. Своими делами занимаются. Иные на пеньках греются, иные промеж собой вьются, иные по делам своим змеиным спешат. Никто на шею не падает, клубками под копыта не катится. Только Дюк коню воли не дает. Медленно едут, чтоб переполох не учинить. Как знать, что случится, коль напугать ненароком.

Так и ехали, пока дерево впереди не развиднелось. Черное такое, должно быть, молнией когда опалило. Веток нет, один ствол остался, в обхват толщиною. Как и держится, вон, ветерок еле-еле, а его из стороны в сторону качает. Так бы и въехал, коли б не всмотрелся попристальнее. У дерева того на самом верху будто два дупла. Глянул — ан это голова змеиная. Вот-вот бросится… Не успела. Метнулась ей навстречу стрелка, осело чудище черным дымом, и остальные враз пропали…

Потому и не стал Дюк Илье всего рассказывать, что не по-богатырски как-то все вышло. Стрелки те ему по наследству достались, силушкой меряться ни с кем не пришлось, случаем все вышло. Про Илью в песнях поется — он степных великанов, да разбойников всяких в честном бою одолевает, ну, может, не совсем честном, ибо противники завсегда числом его одолеть пытаются. А тут — стрельнул из лука, и вся недолга. Так любой может.

Илья же видит, не так все было, как сказано. Но же и то располагает, что не хвастает, слов понапрасну не бросает. Держится просто, уважительно, но и не заискивает. Не то, что этот чашник княжеский, как его… Чурило Пленкович… Худо будет, коли такие Чурилы в чести окажутся. Нравится ему молодец. Был бы главным в дружине княжеской, сам бы к ним предложил…

Так и сказал, без обиняков. А еще сказал:

— Князюшко-то наш, вишь ли, ровно опоен чем стал. Не по нраву ему жизнь старая, новую для всех устроить желает. Чтоб на греков смотрели и во всем им подражали. Ну, да это я тебе уже говорил. Он и мне такое условие поставил, неделю дал, поразмыслить. Четыре дня минуло. Самому тебе там придется… Одно тебе скажу: коли к хмельному непривычен, чашу пригубь, пока другие дно ищут, и отставь. Охмелеешь, начнут тебя спрашивать, начнешь хвастать, беду наживешь. Так-то вот оно, Дюк свет Степанович… Ну а уж коли не убережешься, шли ко мне весточку сюда, в обиду не дам.

…На следующий день, ближе к вечеру, прилетела из Киева весть. Илья тогда только-только коня с реки привел. Только было повечерять собрался, шваркнуло что-то в землю. Глянул — стрелка торчит, опереньем подрагивает. Как чувствовал, что неладно Дюка у князя примут. Сейчас собираться, али до завтра потерпит?.. Глядь, селянин какой-то на телеге трясется. Илья — к нему.

— Слышь, мил человек, что там такое в Киеве приключилось? Что за напасть?

— Да нет там никакой напасти. Тпрррууу!.. Занесло ветром каким к князю богатыря заезжего. Хватанул на пиру лишнего, расхвастался богачеством своим, удалью молодецкой. Так расхвастался, что за обиду то чашнику княжескому, Чуриле, показалося. Повздорили они, чуть до рукопашной не дошло. А потом уговорились завтра поутру состязание устроить, через Пучай-реку на конях прыгать. Кто одолеет, тот противнику своему голову с плеч снимет.

— Так уж и голову с плеч?.. — недоверчиво протянул Илья.

— А то… Сказывают, мало волками в глотку друг дружке не вцепились, таких обид учинили, что голову с плеч — и то мало.

— Что же князь-то? Неужто до того допустил?..

— Ему что… Он в любом случае не в накладе. Который посильней окажется, тот у него все одно в службе останется.

Сказал, и уехал.

…Чем свет Илья к Пучаю отправился. Местечко хотел занять поудачнее, чтоб и видно хорошо было, и вмешаться можно, коли что. Где там. Народ, должно быть, ночевал здесь. Столько сбежалось — яблоку негде упасть. Того и гляди, друг дружку за бороды таскать начнут. На доброе дело какое, случается, не дозовешься, а как на потеху — вон сколько. Все дела по боку. За сохой — не мы, с косой — не мы, а попеть-поплясать — против нас не сыскать. Тут, конечно, не попеть-поплясать, а все одно — ротозейство. И гости здесь же, и дружинники.

Илья спешиваться не стал. Подвигается потихоньку вперед. Его узнали, ан дороги не дают. Это на поле ратном вперед поезжай, а тут, чай, не со степняками биться, все равны.

Потом шум поднялся — князь едет, с ним — гридни. По разным сторонам — спорщики. Чурило — он поближе к князю держаться норовит, оно и понятно, приближен. Петушком этаким задиристым смотрится. А Дюк — тот спокоен. Будто не об голове его состязание, а так, подурачиться едут.

Место чистое выбрали, без ракитника. Пучай здесь тихий, сажен эдак в полста шириной. Коню богатырскому вполне под силу. Туда-сюда перескочить — дело нехитрое, ежели без подвоха. В оба нужно глядеть, чтоб обмана какого не было.

По суд да дело — уже и жребий бросили. Первому Чуриле прыгать выпало. Освободили проход к берегу, встали два всадника, — правду сказать, хоть и не по нраву Пленкович Илье, а тоже не из последних. Что Илья про него знает? А ничего. Подумаешь — чашником. Может, он в поле совсем другой?.. Может…