Михаил Савеличев - Лабиринт для Минотавра [litres]

– Увы, – развел руками Корнелиус. – Такой книги у меня нет… это что-то про путешествия во времени?

– Это что-то про путешествия, а вернее про блуждания в лабиринтах собственной души и памяти… В романе главный герой откусывает кусочек пирожного «мадлен» и анализирует ощущения и воспоминания, которые вызывает его вкус… и так на протяжении семи томов, – сказала Пасифия. – Гениальное произведение, классика феноменологии. Каждый обязан с ним ознакомиться.

– Наверное, все дело в этом, – покаялся Корнелиус. – Я не являюсь феноменологом. И у меня вряд ли хватит терпения читать семь томов о том, как герой вкушает кусочек пирожного. Предпочитаю более легкое чтиво. – Корнелиус кивнул на стоящие томики. – Во времена Пруста такого жанра не существовало. Были отдельные произведения, но в целом люди не задумывались о будущем и тем более не строили на его счет воображаемых моделей. Расцвет жанра пришелся на конец двадцатого века, потом он просуществовал ни шатко ни валко до середины следующего века, а затем и вовсе сошел на нет.

– Почему? – Пасифия неожиданно заинтересовалась. – Думать о будущем стало неинтересно?

– Я связываю это с активностью Юпитера, – серьезно заявил Корнелиус, и Пасифия пристально на него посмотрела, пытаясь разгадать – серьезен он или шутит. – Видите ли, Пасифия, систематическое чтение этих и подобных им книг снабдило мой разум самыми невероятными моделями и гипотезами. Я не утверждаю, что это дает мне особое преимущество по сравнению с тем, как функционирует интеллект современников, но, по крайней мере, там, где обычный человек предложит пару-тройку научно обоснованных гипотез, объясняющих происходящее, ваш покорный слуга выдаст не менее десятка столь же неуместных фантазий, привлекающих к объяснению целый сонм несуществующих, быть может, несуществующих, – поправился Корнелиус, – сущностей. Вот, например, демонстрирую вам, как практикующему феноменологу, ход моих размышлений. Посылка номер один заключается в некоей модели, объясняющей развитие человеческой цивилизации воздействием на нее модулированного космического излучения, этакого Гласа Господа, который управляет нами с той поры, как мы возникли в мироздании. Данную посылку можно дополнить тем, что сам человек есть порождение космической сверхцивилизации, чья задача и смысл существования состоит в поиске во Вселенной ростков разума, и если обнаружит – культивировать и выращивать их. Посылка номер два имеет несколько юмористический оттенок… Вы ведь знаете, что такое юмор? – Пасифия улыбнулась и слабо помахала ладошкой.

Корнелиус вздохнул:

– Нет, вы не знаете что такое юмор. Это еще одно направление человеческой культуры, исчезнувшее примерно в то же время, что и фантастика. Одной из форм существования юмора являлись изустные короткие истории, которые яркой и парадоксальной развязкой вызывали у слушателя неодолимый приступ смеха, если, конечно, у него имелось так называемое чувство юмора.

– Никогда о таком не слышала, – призналась Пасифия. – Вы можете привести пример?

– Гм… все образцы имеют весьма почтенный возраст. – Корнелиус в затруднении ухватил двумя пальцами себя за нос и сделал круговое движение. – Но… хорошо. Попробую на вас анекдоты, сочинил я сам.

Выслушала Пасифия с высочайшим вниманием, затем уточнила:

– Это все произошло с вами?

– Ну… в каком-то смысле. – Корнелиус растерялся. – Понимаете…

– Мне немедленно необходимы данные по этому командиру корабля, – безапелляционно заявила психологиня. – Подобная реакция на чрезвычайное происшествие совершенно неадекватна и скорее всего является симптоматикой тяжелейшего нервного расстройства. Его необходимо срочно отстранить от исполнения служебных обязанностей…

– Пасифия! – Корнелиусу показалось, будто у него заныли зубы. – Пасифия, ну разве можно так разочаровывать пациента в его способностях сочинять смешные истории?!

– Так вы это сочинили? – Пасифия оторвалась от извлеченного из недр ее облачения крошечного блокнотика. – Но… зачем?!

– Вы попросили привести пример анекдота, я привел тот, который сочинил сам. Мне он казался… смешным, – раскаянно сказал Корнелиус. – Значит, в нем нет ничего веселого? – Он с надеждой посмотрел на собеседницу.

Та, судя по всему, лишившись дара речи, лишь покачала головой, упрятывая блокнотик обратно.

– Простите еще раз, – повторил Корнелиус. – Это был эксперимент с ожидаемым результатом. Я в очередной раз убедился… Так вот, в одном из собраний фантастических рассказов описывается случай, где ученые пытаются разобраться, почему людям так смешны анекдоты. И приходят к выводу, что анекдоты – эксперимент над человечеством и проводит его некая сверхцивилизация. И теперь, поскольку герои догадались, что это эксперимент, сверхцивилизация его прекращает и люди теряют способность понимать юмор. Они перестают смеяться над тем, что считали до этого веселым и забавным.

– Меня смущает ход ваших мыслей, – сказала Пасифия. – Если восстанавливать логику, вы намекаете будто гипотеза, высказанная в этом фантастическом рассказе, на самом деле имеет реальные основания, так?

– На эту тему много нафантазировано, например: сверхчастотная модуляция реликтового излучения на самом деле стартовая программа развития любой цивилизации в мироздании со времени Большого взрыва, этакая благовесть, определяющая наше развитие от рождения и до конца. Либо, еще забавнее, что мы по природе своей вообще не являемся разумными существами, а представляем собой ретрансляторы благовести, которую в религии именуют душой. Понимаете? Прекрати кто-нибудь, какая-то могучая сила, эту передачу, и мы превратимся в обезьян…

Пасифия зябко поежилась, словно из щелей обогрева повеяло холодом. Корнелиус это заметил.

– Впрочем, оставим… Боюсь, это всего лишь доказывает мою собственную бездарность в сочинительстве веселых историй, – сказал Корнелиус. – Пугать получается лучше. Но буду стараться. Авось удасться рассмешить принцессу Несмеяну. Впрочем, не фантастикой и не юмором едиными жив комиссар Корнелиус. Вы что-нибудь знаете о джазе? Любите ли вы джаз так, как люблю его я? – Видя, как Пасифия недоуменно молчит, комиссар потянулся к штатному ретранслятору новостей, откуда изливалась очередная сводка событий в Солнечной системе, и повернул переключатель, прерывая репортаж об очередном этапе терраформирования Венеры. – Вот это мой самый любимый, Телониус Монк, – сказал Корнелиус, и каюту заполнили непривычно организованные звуки струнных и язычковых инструментов.

Пасифия честно пыталась разобраться в лабиринте хитросплетений ритмов, но получалось столь же плохо, как и с попыткой понять юмор. Корнелиус улыбался, наблюдая за ней.