Михаил Савеличев - Лабиринт для Минотавра [litres]

– Немудрено. Это ни в коей мере не теория, а всего лишь сформулированное недоумение, подкрепленное обширной базой наблюдений за планетными системами иных звезд. Виктор Пильман, да благословит богиня Минерва его имя, – Брут сделал странное движение, коснувшись подушечкой большого пальца своего могучего выпуклого лба, еле-еле прикрытого кудряшками редких волос, а затем полных, резко очерченных губ, – проделал статистическое обобщение и пришел к выводу, что все эти системы являются хаотичными, в отличие, как вы понимаете, от нашей собственной. То, что мы считали нормой, на самом деле – самый возмутительный и необъяснимый парадокс. Единственным исключением, да и то весьма условным, можно считать планетарные системы, возникшие вокруг не главного светила, а одной из планет-гигантов. Но такие тоже можно пересчитать по пальцам.

– Кое-кто считает, будто М-сингулярность на самом деле место зачатия бога, который закуклился там, как насекомое, проходящее метаморфоз. Через энное количество оборотов он явит нам свою славу и тогда… – Корнелиус замолчал, однако Брут даже не улыбнулся, он не исключал и подобные метафизические фантазии. Наоборот, он склонился к комиссару и спросил:

– И что случится, когда в наш мир явится бог?

– Чудеса и диковины, передай дальше, – сказал Корнелиус, не ожидавший, что Брут отнесется к его словам столь серьезно. – А что попросите вы, если перед вами предстанет он – всемогущий и всеблагой?

– Воскрешения, – кратко ответствовал Брут, и у Корнелиуса невольно вырвалось:

– Вашей жены Саломеи? – Прикусывать язык было поздно. Уши горели. Как комиссар по братству, Корнелиус имел доступ к личной информации сотрудников базы, но не стоило это демонстрировать столь откровенно. Впрочем, Брут ответил совершенно спокойно:

– Да, она погибла в Океане Манеева на Европе. Но если воскрешать, то всех. Всех, кто жил до нас, понимаете?

– Но ведь… ведь это безумно много.

– Не так уж и много, комиссар. За все время нашего существования насчитывается порядка ста миллиардов. Если для них не хватит Земли, то можно терраформировать Марс или Венеру. Венеру даже предпочтительнее…

Корнелиус решил не углубляться:

– Если бы мне выпала такая возможность, я бы посоветовал богу гипостазировать те категории нашего ума, относительно которых у человечества всегда имелись диаметральные точки зрения. Как проще было жить, если бы мы видели материализованные образцы совести, честности, любви, справедливости…

– Корнелиус, вы повторяете слова моего учителя, – усмехнулся Брут. – Он говорил ровно то же.

– Великие умы думают одинаково, – развел руками Корнелиус. – И все-таки, Брут, посоветуйте какой-нибудь путеводитель по теории М-сингулярностей, для общей эрудиции, так сказать…

– В теории М-сингулярностей нет комиссарских путей.

Корнелиус дожевал твердую безвкусную галету, отхлебнул из медной кружки. Он ее возил с собой повсюду и пил исключительно из нее, что повергало окружающих в неменьшее изумление, чем его походная библиотечка бумажных книг. В дверь осторожно стукнули – весьма старомодно, надо сказать. По этикету космического общежития вход в жилой отсек предварялся дистанционным звонком и предварительной договоренностью о встрече. Ведь подавляющее большинство космоплавателей никого ни при каких условиях не допускали в крошечное личное пространство.

Подкинутый Брутом путеводитель по теории М-сингулярностей (несмотря на его замечание по поводу комиссарских путей в науке) лежал на столе, автоматически перелистывая страницы, густо усеянные значками гиперматематики. Привычные символы элементарной и высшей математики казались шумерской клинописью на скверно обожженной глине по сравнению с каллиграфией. Единственным местом, содержавшим больше текста, нежели формул, оказалось введение, из него Корнелиус извлек только одно: М-сингулярности являлись физическим аналогом изначального логоса, который в Большом взрыве и породил мироздание, поэтому физика и аналитический аппарат теории, по сути дела, пытался описывать явления, протекавшие в изначальном логосе до начала всего.

Дальше начиналось тотальное господство гиперматематики, где Корнелиус выискивал «комиссарские пути», но находил и разбирал лишь поясняющие надписи, которые, однако, ничего не поясняли, да названия наиболее ключевых, которые и на уравнения в его понимании нисколько не походили. Впрочем, творцам теории М-сингулярностей нельзя отказать в одном – умении подбирать поэтичные названия. Здесь встречались Уравнение Ариадны, Преобразование Нити, Замена Брута, Подстановка Венеры-Ио, Решающий Фактор Телониуса, Океан Манеевской Неопределенности и даже Пасифайское Материнское Изначалие, но какой метафизический смысл скрывался за ними, Корнелиус не разобрал и вряд ли был способен это сделать.

Грызя галеты, он так погрузился в разглядывание страниц путеводителя, что стука не услышал, а когда поднял голову, увидел на пороге каюты Пасифию, смущенно улыбавшуюся. Была она в неизменных хламиде и тюрбане, но сменивших цвет на нежно-салатовый.

– Входите, – сделал приглашающий жест Корнелиус. – Пытаюсь совместить питание грубой физической пищей и пищей духовной, а точнее – умственной, но боюсь получить несварение.

Поколебавшись, Пасифия шагнула внутрь, цепко охватила обстановку, и Корнелиус готов был поклясться – ей хватило единственного взгляда, чтобы уловить все, даже мельчайшие детали. Поэтому дальнейшие ее действия, вроде повышенного интереса к стоящим на приступке иллюминатора книгам, являлись не столь необходимыми, сколь церемониальными. Пасифия вполне могла удалиться, составив полноту картины о том, как поживал ее подопечный. В том, что она способна это сделать – нисколько не заботясь о подобающих церемониях, – Корнелиус тоже не сомневался. Пасифия нагнулась к книжным корешкам, наклонив голову к плечу, осмотрела, шевеля губами, как человек, давно не тренирующий навык чтения. Оно и понятно, в эпоху говорящих машин, когда даже чашка могла дать пояснения относительно содержимого в ней, чтение больших кусков текста выглядело архаичным.

– Не желаете? – Корнелиус, ощущая неуместное беспокойство, протянул Пасифии распотрошенную пачку галет. – Я тут решил немного… – Он не закончил, но она осторожно двумя пальчиками вытянула сероватую питательную плитку, осмотрела, понюхала и вдруг широко улыбнулась:

– Так вот какое у вас пирожное «мадлен», Корнелиус.

– Простите? – озадачился он. – По вкусу эта… гм… эти галеты на пирожное не похожи, извините…

Она прикусила плитку, пожевала.

– Могу себе представить, какие воспоминания они в вас пробуждали, – сказала Пасифия. – Именно поэтому я предпочитаю макать их в варенье. Представляете, Корнелиус, но наш корабельный кибершеф совершенно не умеет варить варенье. Мне пришлось перевести килограммы драгоценных ягод, прежде чем удалось подобрать необходимый режим и получить нечто похожее на бабушкино варенье, а не компот. Неужели в вашей коллекции бумажных книг не нашлось места для Пруста и его «В поисках утраченного времени»?