Михаил Савеличев - Лабиринт для Минотавра [litres]

Подобные ощущения следовало списать на квантовый «эффект януса», но физики клялись чем угодно, что хотя Корнелиус и его «янус» и составляют квантовую пару, но в том-то и парадокс – из-за горизонта событий, отделившего Юпитер с его многочисленным семейством колец и спутников от остальной Солнечной системы, не может и вообще – физическими законами категорически запрещен хоть какой-то перенос информации. А потому ощущения, сны, явления призраков и прочие видения и галлюцинации следовало прописать по части психологии, наукой сколь темной, столь и не поддающейся их, физиков, пониманию, и проработать их с личным психологом, назначенным Корнелиусу как раз для подобных случаев. И не стоит отрывать занятых по самый потолок физиков своими безответственными фантазиями.

«Уважаемый Корнелиус, да знаете ли вы, какой переворот в физике сингулярностей вы могли устроить, окажись, что между вами и вашим «янусом» по ту сторону поверхностного натяжения идет хоть какой-то, пусть даже самый примитивный, на уровне азбуки Морзе, информационный обмен? – скрипел чудовищно неприятным голосом Светило физики сингулярностей, а по совместительству научный руководитель экспедиции. – Вы знаете азбуку Морзе, Корнелиус?» – спрашивал он то ли всерьез, то ли в шутку, на что Корнелиусу приходилось признаваться – азбуки Морзе он не знает, но обязательно выучит, если Светило объяснит ее необходимость для него, Корнелиуса, чей «янус» вот уже черт знает сколько времени пребывает по ту сторону горизонта событий…

Безответственные фантазии…

Тем не менее ощущения следовало тщательно записать, как того, в отличие от физиков, требовала психологиня, причем настолько подробно, насколько возможно. Это ни в коем случае не избавляло от въедливого допроса, впрочем, позволявшего извлечь из, казалось бы, полностью излитой на видеокристалл памяти Корнелиуса еще множество крохоток и перлов. В последнее время он пользовался помощью электронного секретаря класса «Ариадна». Он ловко отыскивал логические, семантические, эмоциональные пробелы в очередной записи и задавал дополнительные вопросы для их устранения, однако и это не шло ни в какое сравнение с Пасифией.

Корнелиус сел на чудовищно жесткой койке, сделал несколько телодвижений, разминая спину, плечи, торс, и взглянул на раскрытую книгу, которую перечитывал перед сном. «Космическая одиссея 2001 года» за авторством ныне позабытого Артура Кларка. Взгляд скользнул по колонкам кириллицы. Непривычное, надо сказать издание, а потому редкое. Изрядно пришлось постараться, чтобы заполучить его в коллекцию. В отличие от оригинального английского текста, конец здесь был обрезан – видимо, издатели сочли последнюю главу чересчур смягчающей твердость научно-фантастичности сюжета. Главный герой там превращался в зародыш некого сверхсущества, в Звездное дитя после встречи с творцом, а если без экивоков – богом той Вселенной. Он хоть и не обладал мистическими способностями, но творил разумные существа из неразумных вполне естественнонаучным способом – обучением. Только бог творит из ничего, остальным претендентам на его звание, эпигонам божественного, приходится творить из чего-то уже существующего, созданного до них и не ими.

Корнелиус посмотрел на технический выступ под иллюминатором отсека, превращенный им в книжную полку. Его походная библиотечка. Только самые любимые книги, самые ценные, читаные-перечитаные, выученные наизусть. Интересно, кто еще из многомиллиардного населения Солнечной системы хоть краем уха слышал о Станиславе Леме, братьях Стругацких, Айзеке Азимове, не говоря уже о фантастах второго и третьего ряда, чей талант и скромнее, и не столь плодовит? Наверное, никто. Может, именно поэтому он, Корнелиус, так любит свое чудаческое хобби? Он всегда предпочитал находить и заниматься тем, что не находил и чем не занимался больше никто во всей ойкумене.

По выступу полз шарик клайменоля, вбирая невидимую пыль, а еще несколько намеревались запрыгнуть на книги, чтобы обработать бумагу антисептиком. Корнелиус согнал их на пол, где обиженные сервисные роботы собрались в лошарика, похожего на забавного сухопутного спрута, и заковыляли к лимфолазу, просачиваясь во все помещения базы для навязчивого наведения порядка. Корнелиус беспокоился за судьбу своей библиотеки в его отсутствие. Клайменоли вполне могли счесть ее за мусор. Он несколько раз пытался закрыть отверстие, преграждая им доступ в каюту, но каждый раз лошарик ухитрялся одолевать преграду.

– Почему вы решились на эксперимент? Назовите причину, – спросила психологиня, всем видом демонстрируя незаурядность собственной личности, отчего Корнелиус ощутил к ней величайшее благорасположение. Только потом догадался: Пасифия таким образом разыгрывала элементарный психологический этюд установления доверительной связи, если ее не было – сеансы лишались смысла. Но даже столь отрезвляющее понимание уже ничего не могло изменить в их отношениях. Полная черная женщина, живое воплощение первобытного идеала матери-земли, полногрудая, статная, на голову выше отнюдь не низкого Корнелиуса, она дополняла свой образ ярко-красным просторным одеянием и золотистым тюрбаном.

Феноменологические сеансы проводились в отсеке, оформленном как просторный деревенский дом, с широкой верандой, там они обычно и располагались, – Корнелиус в плетеном седалище, по привычке вытянув далеко вперед костлявые ноги и положив локти на подлокотники, а Пасифия, как радушная хозяйка, подливала ему чай, пододвигала блюдца с вареньем, над ними кружили пчелы. Иллюзия, еще одна иллюзия. Впрочем, весьма действенная и располагавшая Корнелиуса к тому, чтобы, как он про себя изящно это именовал, проявлять ограниченную искренность. Загвоздка состояла лишь в том, что Корнелиус сам до конца не понимал – почему вызвался добровольцем? Он даже хотел выразиться в том смысле, что если уж приехал в Управление, то нужно попасть и в Лес, но вряд ли Пасифия оценила бы шутку.

– Примары, примары, – словно пробуя на вкус слово, повторила Пасифия. – Насколько мне знается, так себя называют наши уважаемые исследователи, хотя никогда не задумывалась – почему?

Корнелиус отогнал от блюдца с вареньем пчелу, добавленную фантоматом для пущей достоверности, и сказал:

– Все просто, глубокоуважаемая Пасифия. Некогда здесь располагалась наблюдательная база «Прима», вот поэтому – примары. Прима – примары, – повторил он, невольно копируя тон Пасифии, с каким она разъясняла Корнелиусу элементарные, с ее точки зрения, вещи.

– Да-да, любопытно…

– Пасифия, а вы сами насколько представляете суть эксперимента? – в свою очередь поинтересовался Корнелиус.