Михаил Савеличев - Лабиринт для Минотавра [litres]

– Закат соляристики, – пробурчал под нос Корнелиус и пояснил громче, поймав заинтересованный взгляд Брута: – Давным-давно была написана книга о некоем космическом объекте – разумном океане на далекой планете. Солярис, так назывался океан, а наука, его изучавшая, – соляристикой. Но поскольку люди совершенно не понимали то, о чем могло мыслить подобное существо, то и наука постепенно пришла в упадок ввиду отсутствия хоть какого-то позитивного выхлопа. Однако, насколько я могу судить, наша наука все же имеет успехи и открытия еще имеют место…

– Стечение благоприятных обстоятельств, – махнул рукой Брут. – Некие направления обладают своего рода научной модой, быть может, из-за многообещающих результатов, которые вот-вот будут получены, но чаще – из-за харизмы ученого и его способности увлечь молодежь, повести за собой, сконцентрировать, так сказать, интеллектуальный кулак в направлении главного научного удара. Червоточин как раз из таких. – Брут помрачнел. – Был.

– Тогда не все потеряно… – начал Корнелиус, но начальник базы покачал головой:

– Он всех забрал с собой на Амальтею, когда его попросили удалиться с Луны. Сингулярность поглотила всех до единого. А вместе с ними и наши знания о сингулярностях. Конечно, мы пытаемся восстановить утраченное, но требуется слишком много времени и мозгов… Кстати, М-сингулярность некоторые так и расшифровывают – сингулярность Минотавра. Вы ведь знаете, кто такой Минотавр?

– Да, конечно. Но это не совсем точное толкование, так?

– М – от фамилии Манеев, – сказал Брут, и на его лице возникло странное выражение. Корнелиус готов был поклясться, что это смесь отвращения, презрения и плюс ко всему стыда. Было бы тактичнее перевести беседу в иные сферы, далекие от тех, где фигурировал этот пока неизвестный комиссару человек, но Корнелиус находился не в том положении, где следовало слыть деликатным. Впрочем, начальник базы это тоже прекрасно понимал, а потому без всякой подачи со стороны комиссара продолжил:

– Манеев – основоположник теории сингулярностей. Червоточин его ученик… Единственный. Сам Манеев харизмой великого ученого не обладал, а с учениками не церемонился… Был весьма жёсток, если не сказать жесток. Те, кто пытались у него учиться, сравнивали его с железным первопроходческим роботом. Следовало сначала победить в поединке, чтобы вырвать хоть крупицу знаний… Но Червоточину каким-то образом это удалось… До неприличия быстро… слишком быстро, что и породило слухи, будто его достижения в теории сингулярностей на самом деле разработки Манеева, а Червоточин присвоил. Но поскольку иных специалистов не имелось, то все это так и осталось лишь слухами недоброжелателей…

– Точные размеры М-объекта установить не удается, – голос нарушил тишину мостика. – Погрешность – три порядка.

– Уточните пределы. – Этот голос Корнелиус хорошо знал. Брут.

– По максимальной шкале – два и двадцать семь километра, по минимальной – три и четырнадцать сантиметра. Основание натурального логарифма и число пи, скорее всего, неслучайны, шеф.

– Ну еще бы, – пробурчал Брут. – Когда ожидаются более точные оценки? Какую ловушку готовить? Грузовой док или камеру Вильсона?

– Волосы мешают, шеф, – включился другой голос, женский. – Пока не покинет зону Гейзенберга, гадаем на кофейной гуще.

– Так постригите… налысо… – в ответ хихикнули, Брут ткнул клавишу и развернул командный серп к Корнелиусу. – Присаживайтесь, комиссар. Сегодня ваш бенефис!

– Ну, раз сингулярность подала весть, надеюсь, она благая… Вы думаете – «янус»? – спросил Корнелиус, опасливо усаживаясь в предупредительно выдвинутый серп дублирующего командования. Он изобиловал пультами, экранами, кнопками, и комиссар положил ладони на колени – не ровен час что заденет.

– Ну… голову давать на отсечение поостерегусь, но ваш информационный двойник нечто произвел в недрах М-сингулярности, в этом мы почти убедились. – Движением пальцев Брут словно фокусник растянул темную ткань пространства, пронизанную крохотными точками света. М-сингулярность напрямую увидеть, конечно же, невозможно, но, присмотревшись, можно заметить, что в распределении звезд по небесной сфере имеется аномалия – они сгущались к некому невидимому центру, окрашиваясь в красное.

Брут поманил пальцем, и картина послушно увеличилась, поглотив их с Корнелиусом. Комиссар вновь ощутил неприятное превращение в космическое тело. Вряд ли Брут хоть что-то слышал о люденах, но переживаемое напоминало Корнелиусу «синдром пингвина», и у него возникло нелепое подозрение, что «янус» осуществил когнитивную диверсию не в М-сингулярности, а в масштабе всей Солнечной системы.

– Вы говорили, результат можно ждать вечность. – Корнелиусу не верилось, что его информационная копия, по сути – такое же ничто, как и сама М-сингулярность, поглотившая Юпитер со всеми его кольцами и планетоидами, а также людьми, которым не повезло оказаться рядом во время катастрофы (впрочем – катастрофы ли?!), смогла изменить квантово-релятивистский объект.

– Уравнение Ариадны должно было сработать. Если нечто прибыло в сингулярность, то нечто из нее убудет… Вот он, – тихо, почти шепотом сказал Брут. – Наша прелесть…

Крошечная икринка двигалась в пустоте, испуская розовое свечение, а внутри – еще более крошечная тень, завиток, запятая.

– Получены данные по размеру объекта, – звонкий девичий голос нарушил гармонию небесных сфер.

Брут поморщился, вынырнув из картины, и Корнелиус его прекрасно понял – даже огромное помещение мостика казалось тесным отсеком по сравнению с бездной, полной звезд.

– Вы уверены? – переспросил он, когда тот же голос продиктовал цифры.

– Перепроверили много раз, – подтвердила девушка-оператор. – Точность до десятого знака. Сейчас постараемся довести до двадцати знаков…

Брут провел ладонью по блестевшей от пота лысине.

– Ну что ж, дайте изображение.

– Изображения не лгут, – пробормотал Корнелиус, но Брут его не услышал.

«Телониус… Телониус… просыпайся… просыпайся, Телониус…»

Голос вытягивал из уютного и теплого беспамятства, он висел, свернувшись, обхватив руками колени, чтобы плотнее притиснуть к груди. И неважно, что в таком положении затруднительно вбирать и выбрасывать дыхательную жидкость. Все же за долгое время его тело стало забывать – каково это изначальное дыхание, а проводить физиологически необходимое время в чанах с жидкостью у него никогда не находилось ни времени, ни желания. Теперь же он в этой капсуле-икринке… Сколько?! Тревожная мысль, вернее сказать – тревога в чисто телесном выражении, без сопутствующего оформления словами и причинами, тлеющий ледяной огонь глубоко в грудной клетке, – выбросила его в окружающую реальность. Но он сделал почти удачную попытку хитро извернуться дремлющим сознанием и вновь уйти на глубину – инстинкт, спасавший предков в глубинах океана от щупалец кровожадной горгоны, желавшей полакомиться чужаками, столь неосторожно заселившими ее владения. И даже сейчас, когда горгона осталась за миллионы лет и миллиарды расстояний отсюда, инстинкт сработал – Телониус вскинулся, разогнулся, выпучил глаза в поисках опасности и лишь затем осознал – где он.