Михаил Савеличев - Лабиринт для Минотавра [litres]

Комиссар зажмурился, ибо кают-компания пришла в быстрое, все ускоряющееся вращение, центром его являлся Червоточин, но он вновь не владел собственным телом. Гравитирующая масса ученого исказила перспективу, преломила ее и притянула к себе. Кают-компания сплюснулась в плотный аккреционный диск. Чернота на месте головы Червоточина засияла вынужденным излучением частиц, разогнанных вблизи сингулярности до релятивистских скоростей.

– Что вы видели тогда, комиссар? – Червоточина затягивала глубже и глубже, и Корнелий ощутил себя космическим телом, угодившим в поле гравитации сингулярности. Он не в силах сопротивляться, ведь законы небесной и релятивистской механики сломят любую волю. – Не искажайте воспоминаний! Мне важен ваш взгляд на благовесть. Или вы так и не поняли, что весть благая?

– Вспышка сверхновой, – говорил какой-то иной Корнелий, не он. Теперь их чересчур много – для каждого хроносреза свой комиссар. Бесконечное их число отказывалось разговаривать с Минотавром, но столь же бесконечное число говорить соглашалось. – Я видел взрыв сверхновой, который уничтожил цивилизацию! – И перед глазами предстала опутанная паутиной колоссального астросооружения звезда. – Они пытались предотвратить взрыв, но не смогли!

– Предотвратить? – Червоточин протянул руку, и крошечное светило в паутине Сферы Дайсона опустилось ему на ладонь. – Нет, уважаемый Корнелий, не предотвратить, а использовать взрыв сверхновой для той благой вести, которую они должны по эстафете передать следующей цивилизации, своим духовным наследникам. Сфера Дайсона – это модулятор излучения, колоссальный записывающий аппарат. Суть послания – благовесть. Даже мне трудно представить, сколько погибло цивилизаций от начала мироздания, в последней вспышке синтезируя квинтэссенцию своего существования.

Он сжал кулак, но даже сквозь плоть Корнелий видел пульсирующий огонь.

Червоточин прошептал ему в ухо, словно боялся, что кто-то в их бесконечном одиночестве гравитирующих масс может проникнуть за горизонт событий и подслушать разговор. Самый важный разговор за всю историю человеческой цивилизации.

– Как наши тела состоят из вещества, что наработали первосветила из водорода и гелия, так и наш разум состоит из идей, которые наработали и передали по эстафете времени предшествующие нам цивилизации. Вот причина парадокса молчания Вселенной – мы не там ищем следы сверхцивилизаций. Их не осталось в физическом мироздании, но их квинтэссенция – в нас, в наших идеях, мы столь самонадеянно принимаем их за свои собственные. Но среди этих идей имеется самая важная, быть может та единственная, только и заслуживающая наследования. Благовесть.

Корнелий вновь в кают-компании. Нет ни сингулярности, ни аккреционного диска, и даже сам Червоточин выглядит почти человеком. Он протянул руку над столом, держа ее ладонью вверх, подавая нечто невидимое комиссару.

– Преломите со мною хлеб, Корнелий, пригубите вина. Не могу с полной уверенностью сказать, что они есть плоть и кровь моя, но учитывая, что синтезаторы скармливаются нашими отходами, почему и нет? Я не чересчур кощунствую? – Червоточин изобразил высшую степень заинтересованности, будто обращал вопрос не к комиссару, а церковному иерарху. – Кстати, Корнелий, вы никогда не задумывались о причине упадка и исчезновения всех мировых религий?

– Прогресс науки, надо полагать?

– Вы невнимательны, комиссар. Это не делает вам чести, ибо внимание к деталям составляет изрядную долю ваших занятий, не так ли? Разве я не сказал, что пища в космосе является продуктом переработки наших собственных отходов? Как ни скверно звучит, но в космической пустоте нам не отыскать лучшего источника белков, углеводов и жиров, нежели мы сами. И даже те, кто в космосе обретал последнее пристанище, отнюдь не возвращались в качестве промороженных тел безутешным родственникам, а утилизировались…

– Я что-то слышал о хлорелле, – пробормотал Корнелий. До этого он не задумывался над тем, чем питается.

– Вам следует проконсультироваться у моей супруги, – хохотнул весьма довольный собой Червоточин. – Она посвятит вас в малоаппетитные подробности замкнутых экологических циклов. Увы, комиссар, но правда такова – за покорение Солнечной системы нам приходится расплачиваться каннибализмом. И вот вопрос вопросов – в какой форме вы с этим примиритесь? Ужаснетесь и сбежите на Землю, в полном соответствии с лозунгом: «Главное всегда остается на Земле», либо постараетесь забыть столь прискорбный казус, явно вопиющий к совести и нравственности человека, либо сублимируете его, обрядите в новые ризы, зальете в новые меха, как угодно.

– Вы оправдываетесь, Червоточин, – сказал Корнелий. – Вы на самом деле оправдываетесь за то, что сотворили. И подгоняете под свое преступление мироздание. Чудовищными опытами вы угробили десятки молодых жизней, сожрали, как сжирал Минотавр ежегодную дань от царя Миноса…

– Ах, Корнелий, – покачал головой с наигранным сожалением Червоточин, – насколько вы антропоцентричны! Воистину не первый раз я встречаю подобное отношение, когда меня пытаются уличить в стремлении к превосходству. Но если научное сообщество вполне допустимо уподобить паукам в банке, то что вам, комиссару по братству, до каких-то склок? Знаете, Корнелий, порой я сожалею, что в нашем мире нет идей. Представьте, что у нас имелись бы гипостазированные образцы категорий разума, сознания, морали, нравственности. Тогда бы человечество избавилось от разночтений в понимании того, что есть долг, дружба, любовь, бескорыстие… Будь я творцом, творцом не всего сущего, конечно, но некой небольшой области, домена мироздания, право, я бы создал разумных существ, положившись не на врожденность идей, где каждый волен толковать категории так, как заблагорассудится, но гипостазировав их, придав идеальному вполне материальную форму. Разве подобный опыт не оказался полезен?

– Ты не посмеешь! – Крик настолько резкий, что Корнелий не сразу сообразил – чей. – Ты не посмеешь притронуться к ним и пальцем, ты понимаешь? – Ариадна стояла, седалище опрокинулось.

Червоточин с задумчивостью посмотрел на свои пальцы так, словно в первый раз увидел их. Согнул и разогнул, разминаясь. Суставы хрустнули – результат слишком долгого пребывания в условиях пониженной гравитации, почему-то отметил Корнелий. Как называется этот синдром… «Какого черта! – тут же одернул себя. – Какого черта я об этом думаю?!»

– Я – ученый, дорогая, – мягко сказал Червоточин. – Даже став богом, я нуждаюсь в модели, понимаешь? Мушки, дрозофилы, головастики, в конце концов… Какая разница? Главное – результат. А результат я тебе обещаю потрясающий. И если вы еще тешитесь надеждой остановить меня, комиссар, советую отказаться от применения силы… Попробуйте сломить меня идеей, это забавнее. Стать чистой идеей и внедриться в мой разум, взывая к братству и всеобщей любви!