Евгений Авербух - Ксаны. По ту сторону моря

У левой стенки салона стоял диван побольше со спинкой и лежавшими на нем подушками. Стена напротив этого дивана была обрамлена панелями черного цвета с прожилками, в центре которой была встроена развлекательная система, сделанная под стандарты конца тридцатых годов прошлого века.

На полу был настил из отполированных досок опять же черного цвета, на которые в центре настелили паркет под цвет бамбука. На всём этом лежал ковёр в том же светло-коричневом тоне, что и экопанели, на котором стоял массивный журнальный столик из дерева.

То тут, то там по салону были расставлены керамические вазочки, некоторые из них с цветами, а на стенах были развешаны различные миниатюры, выдержанные в тон всего интерьера дома.

Убранство всего салона было просто идеальным, комфортным и очень эффективным. Даже ящички этажерки, примостившейся слева от окон, были столь искусно расставлены, что их практически не было заметно.

Потолок украшали две огромные биолампы, а возле дивана стоял торшер.

– Ух ты! Красиво! – только и смог выговорить я.

– Да, красиво очень! – Сэнго явно была очень довольна моей положительной реакцией и восхищенным выражением лица, отражавшим восторг от увиденного.

– Это – салон, а лестница, что мы видеть сразу при входе, вести Вас на второй этаж со спальней и ванной комнатой. А за ней сразу вход в кухню. Хощешь я тебе показать?

Вспомнив, что Сэнго обещала своей сестре скоро вернуться, я решил ее не задерживать.

– Спасибо! – ответил я. – Но я не хочу тебя задерживать.

Сэнго кивнула в ответ и, пройдясь вдоль салона, остановилась у окна. Одернув штору, она устремила свой взор за окно, явно не горя особым желанием побыстрее вернуться домой.

Я же, в свою очередь, стал разглядывать миниатюры, висевшие вдоль стен. На некоторых из них были изображены безмятежные и успокаивающие портреты женщин в темно-коричневых и черных тонах, выраженных в классическом японском стиле прошлых веков. На нескольких картинах автор изобразил спящих кошек всё в тех же темных тонах и в тех же умиротворяющих и расслабленных позах. Было понятно, что все миниатюры были тщательно подобраны и принадлежат кисти одного и того же художника.

– Это Икенага Ясунари 9 9 Икенага Ясунари – японский художник (р. 1965-й), продолжает древнюю японскую традицию живописи под названием Nihonga, одновременно добавляя в нее элементы из современной жизни. , – Сэнго присела на диван у окна, – моя прабабушка очень любить его работы! Она говорить мне, что эти картины вызывать у неё мечтательный ностальгия.

– Да, – согласился я, – такое впечатление, что девушки, изображенные на картинах, словно бы пришли к нам из глубины веков и теперь непринуждённо взирают на нас с высоты своего прошлого. Все они выглядят такими спокойными, нежными, красивыми… – тут я замялся, – и чем-то похожи на тебя!

Произнеся последнюю фразу, я заволновался, подумав, что сказал что-то лишнее. Но, видимо, мой комплемент пришелся Сэнго по вкусу, так как она кротко улыбнулась и пригласила меня сесть на диванчик напротив нее.

– Здесь жила твоя прабабушка? – спросил я, разгадав секрет ее любви именно к этому домику.

– Ага! – Сэнго обвела салон долгим взглядом, словно бы пытаясь еще раз ощутить давно забытые чувства.

– Прабабушка, – продолжила она, – бабушка моего отца по материнской линии. Она родилась в Мацуяма, но в начале двадцатых годов прошлого века, когда ей исполнилось десять лет, они переехать сюда на Аошиму и купить эти две минки. В те дни здесь, благодаря кошкам и туристам, была хорошая заработок. Только вот через пять лет префектура истребила почти всех кошек и Аошима опять опустеть. Но семья прабабушки уже не хотели возвращаться. Они отремонтировать эти два дома – этот они жить, а второй сдавать в аренду.

– И ты жила вместе с ними?

– Отец часто приводить меня сюда, и я очень любить свою прабабушку. Ее звали Кумико, и за тринадцать лет, которые я успела с ней провести, она многому меня научила. Она умереть семь лет назад.

– Сожалею… – сказал я. – А что же прадедушка и другие бабушки и дедушки?

– Прадедушка умер молодым – утонуть во время шторма, когда ловить рыбу. А родители отца всё время работали, и я редко их видеть, но они всегда помогали и помогают нам, как могут. Сейчас они уехать отдыхать в Токио. А вот родители матери – они живут в Мацуяма – после смерти мамы поссориться с отцом и со всеми нами… – я заметил, как глаза Сэнго наполнились влагой, а еле заметный шрам на подбородке приобрел алый оттенок. – Отец с ними не общаться давно, а мы с Шинджу иногда их навещать. Отец мамы большой человек в префектуре и иногда, из-за этого, отцу тяжело.

Увидев мой сочувствующий вид, она встряхнула головой и весело заявила:

– Но что-то я тебя загрузить, Эйка Кэори! А ты зачем приехать сюда? – неожиданно спросила она.

Вспомнив слова Сэнго, произнесенные ею за чайным столом и возле храма, выражавшие ее обеспокоенность бесперспективностью проживания на острове, я тяжело вздохнул, мысленно готовясь к тому, что мое мировоззрение будет ей непонятно.

– Хотел отдохнуть пару недель перед своим вылетом на Марс, – коротко ответил я.

Упоминание о Марсе вдруг показалось мне таким странным и неуместным в этом тихом месте – словно пришедшим из фантастических рассказов, где люди из будущего возвращаются в прошлое и поражают всё человечество непонятной для них технологией.

– Так далеко?! – удивилась Сэнго. – Но почему именно на Марс? И почему надо отдыхать здесь – в таком месте, о котором все боги уже давно забыть?

– Это длинная история… – у меня не было желания пускаться в разъяснение всей моей истории, но большие глаза Сэнго, внимательно смотревшие на меня, словно сами собой развязали мой язык.

– Понимаешь, Сэнго, – заговорил я, – тебе это может показаться странным, но я устал бороться с технологиями, бешеный темп развития которых всё больше поглощает человеческий разум.

Посмотрев на нее, я увидел всё тот же внимательный взгляд двух глаз – взгляд двух темных озер – и продолжил:

– Я немногим старше тебя, но вот уже около восьми лет я состою в общественном движении, которое борется против повального засилья голографических технологий. А до этого я всегда был странным ребенком, который не хотел играть в голографические игры и вставлять в свой мозг биочип. Когда мне исполнилось семнадцать и я стал совершеннолетним, я начал активно работать в общественном движении, борющемся за умеренное развитие голосистем и за контроль над андроидными технологиями.

– Ты модерат?! – воскликнула Сэнго, прервав меня.

Я кивнул головой в знак согласия:

– Да, так нас называют.

– Я слышать о вас, но думать, что вы заниматься какой-то чепуха, – от волнения она стала еще больше путать слова.