Алина Николевская - Когда кролик атакует

– А как же Бах? – послушно повторила Агнета с вопросительной интонацией.

– Бах – убеждённый протестант. – Ирэн подняла вверх указательный палец, она явно получала удовольствие от разговора. – Известен в первую очередь как автор и исполнитель духовной музыки. Поэтому вряд ли его имя стоит каким-либо образом соединять с миром моды, трактуемой как совокупность ценностей и вкусов, принятых в светском обществе. Вообще, эта оценочная шкала абсолютно в духе Софи-дорогой и она абсолютно выверена эмоционально, но это, конечно, для тех, кто понимает.

Самым интересным было то, что у Ирэн была своя оценочная шкала, но относилась она не к изделиям от кутюр, а к человеческому бытию в целом. Выяснилось это при разговоре о геях, которых она терпеть не могла, за исключением тех, кто живёт на верхнем этаже.

– Верхний этаж – это ведь аллегория? – на всякий случай уточнила Агнета.

– Конечно! – Ирэн всплеснула руками. – Конечно, это аллегория! На верхнем этаже обитают творцы, гении и просто очень талантливые люди. По-настоящему талантливые, не самозванцы и не назначенцы. Вопросы пола там никого не волнуют, богатство не статусно, бедность не позорна, там одиноко, холодно, там нет страха смерти, а ледяной разреженный воздух способен веселить. На нижнем же этаже…

– Обычные люди? – предположила Агнета.

– Да. – Ирэн посмотрела на неё как учительница на прилежную ученицу. – На нижнем этаже живут люди со средними способностями. Они работают, играют, путешествуют, борются за статусность, заключают союзы, ведут сражения за богатства, осаждают любовью, вступают в браки и размножаются. Эта жизнь не эволюционна – за эволюцию отвечает верхний этаж – и отличается от средневекового, к примеру, существования лишь законодательством и современным бытовым антуражем.

– А этажи как-то соединены? – выразила надежду Агнета. – Между ними есть лестница?

– Конечно есть, – последовал ответ. – Даже из подвала можно подняться на верхний этаж. Но подвал – это место, куда лучше не заглядывать.

Обитательницей подвала почувствовала себя Агнета, когда вернулась из Парижа в Москву. И дело было не только в том, что почти сразу произошло расставание с любимым. С ним она переговаривалась по скайпу в начале своей парижской жизни почти ежедневно, потом общение стало редким, пока не прекратилось совсем. И вот сейчас он сообщил, что уезжает на Бали, чтобы путешествовать, заниматься дайвингом и совершенствоваться в туристическом бизнесе в качестве управляющего принадлежащей ему гостиницы, которую он купил, распродав московскую недвижимость. С собой он её не зовёт, так как понимает каких высот она сможет достичь в Москве с дипломом модного Дома «Торрант». Агнета, пожелав ему счастья и немного погоревав, решила, что они с любимым – люди противоположных интересов, так что всё к лучшему, и с дипломом он прав, хотя это был совсем не диплом, а свидетельство о стажировке, которое, как вскоре выяснилось, ни на кого в Москве никакого впечатления не произвело.

Вот это и было главной её печалью, как и состояние столичного модного пространства, которое за год её отсутствия скукожилось, как шагреневая кожа. Закрылись многие брендовые бутики люксового сегмента прет-а-порте, среднего сегмента и даже массового, такие, как «Зара» с её низкокачественной бангладешской продукцией, модные показы стали крайне редки, а знакомые модельеры жаловались на безденежье, отсутствие заказов и перспектив. В Центре Моды, куда Агнету с трудом, по старой памяти взяли, царила атмосфера нервозности и стервозности. Там все ненавидели всех, а особенно престарелых клиентов из шоу-бизнеса, что, скалясь подтянутыми, раскрашенными лицами и фарфоровыми зубами заказывали сценические костюмы, требуя голливудских «шика, блеска, красоты», но совкового ностальгического замеса с добавлением исконно-посконной русской разудалости. Типа мартини с водкой, настоянные на серпе и молоте.

Впрочем, водку для снятия стресса едва не пришлось пить ей самой, когда уволившись из центромодовского гадюшника, долго не могла найти работу. Наконец, уже от полной безнадёжности устроилась в сервисный отдел магазина готовой одежды «Маркс и Спенсер», где стала укорачивать коротышкам-покупателям чересчур длинные брюки. Как профессионал, она оказалась на самом чёрном, самом илистом болотном дне, по которому ползала никчёмным насекомым. Впрочем, никчёмным насекомым она ползала и в буквальном смысле – по полу, у клиентских ботинок, когда намечала новую линию подгибки.

После полугода такой жизни Агнета, наконец, поняла, что оказалась в мире, где не рождается почти ничего, чем можно было оправдать своё существование. Время казалось ненастоящим, не текло, а утекало, хотя происходили какие-то события, что-то делала, куда-то спешила. Но усилия не приводили к ожидаемым результатам – не то, чтобы вовсе ни к каким, но результаты никак не соотносились с прилагаемыми усилиями. С любыми усилиями, даже самыми героическими.

Её немногочисленные знакомые и друзья атмосферную выморочность не то, чтобы осознавали, но кожей чувствовали, и на самом деле просто ждали, когда и чем это закончится. Агнету же еще мучительно преследовало ощущение разрыва между парижским периодом жизни и нынешним – два не связанных между собой куска – один полный смысла и радостных событий, второй – как сгусток мёртвой материи, как подвал, из которого нет выхода.

Хотя выход, на самом деле, был. И не один. Можно было, поступившись гордостью, поставив крест на собственных амбициях, попроситься под крылышко к любимому. Правда, для этого, вняв просьбам определиться в отношениях, придётся стать его законной женой, что, конечно, сломает жизнь обоим, но когда это ещё будет. Или, чем не выход – уехать из страны в надежде реализовать свой творческий потенциал в условиях свободной конкурентной среды. И она могла бы рискнуть – уехать хотя бы в восточную Европу, продав свою трёхкомнатную, в центре города квартиру. Но её волю словно парализовал прежний опыт – это состояние называется выученной беспомощностью – верившая, что ключ к успеху в труде и ученье она уже рискнула однажды, отдав все семейные сбережения за стажировку в Париже, но к успеху в результате не приблизилась ни на йоту, ещё и любимого потеряла. В общем, одни разочарования и вызывающие слёзы воспоминания о существующем, оказывается, на французской земле рае.

Но обитатели рая о ней не забыли. И однажды, в один из самых чёрных, самых депрессивных дней позвонила Ирэн и сообщила, что у неё две новости:

– Первая – печальная. Очень печальная. Умерла Софи-дорогая.

Грудь сдавило словно тисками, над переносицей залегли две глубокие складки.