Алина Николевская - Когда кролик атакует

– Я сожалею, – еле слышно прошелестела Агнета. И более не смогла произнести ни слова из тех дежурных фраз соболезнования, что приличествуют таким случаям. Просто стояла на кухне у окна, прижав пальцы к губам, и прерывисто дышала. Горестное событие естественным образом вписывалось в череду бед и несчастий последнего времени, и кроме эмоционального потрясения принесло осознание своего уже полного – окончательного и бесповоротного сиротства.

– Вторая – ошеломительная, – продолжала между тем Ирэн после минутной скорбной паузы. – Ты там сядь, если стоишь, на какой-нибудь стульчик. В общем, всё, что имела, она завещала тебе. Завещание было вскрыто нотариусом после похорон в присутствии душеприказчика, как положено по закону.

– Что? – Агнета не услышала собственного голоса из-за шума в ушах. – Что вы сказали? Повторите, пожалуйста. – А сама оперлась на кухонный стол, но ладонь, став влажной, скользила по гладкой поверхности, и сердце билось у самого горла.

Ирэн повторила, добавив: – Ты, детка, вытянула счастливый билет. Но это никакая не случайность. Софи-дорогая почувствовала, что вы с ней одной крови, ну или одной породы. Даже не знаю, как это лучше выразить. По-французски – «Les deux font la paire». Это как – «Два сапога пара», но без негативного подтекста. Ну вот, потому и оставила тебе виллу в Ницце, деньги, антиквариат, драгоценности и главное – свой бесценный личный архив. Мои поздравления, и поверь – я очень за тебя рада. Как душеприказчик, я сделаю всё для реализации условий перехода имущества в точном соответствии с волей умершей. – И она принялась сыпать инструкциями на предмет неотложных действий, поскольку оформлять документы следовало в Москве, а вступать в наследство – в Париже.

До потрясённой Агнеты плохо доходил смысл её слов, и Ирэн пришлось ещё не раз звонить, объясняя, растолковывая, давая указания.

От нахлынувших воспоминаний у Агнеты потекли по щекам слёзы, но зарыдать в голос она себе не позволила – это лишило бы её сил. А силы ей нужны, много сил, чтобы избавиться от мёртвого урода в гостиной, как от бревна, лежащего на дороге, ведущей к счастью. Тем более, что счастье уже близко: через два месяца будут готовы документы для вступления в наследство, и тогда – здравствуй, Париж! Так сказали в нотариальной конторе, сегодня, кстати, сказали, в день, который мог стать праздничным, а стал кошмарным. Но ничего, пока психопат не окоченел, всё ещё можно исправить. Всё ещё можно исправить. Для этого нужно взять из кладовки рулонную полиэтиленовую плёнку, замотать в неё труп (чтобы не оставлял при транспортировке кровавого следа), перевязать верёвкой и подтащить к входной двери. А затем в три часа ночи, когда глухо, темно, все соседи спят, и сон у них самый крепкий, выволочь тело из квартиры и спустить по лестнице на площадку к мусороприёмнику. Там урода следует оставить, освободив от плёнки, которую необходимо тщательно отмыть от крови, как и пол в гостиной, его, кстати, есть смысл покрыть ковром. В кладовке всё имеется, старые ковры – тоже.

Всё, что задумала – Агнета осуществила, и в шесть часов утра с тяжёлым расстройством функций всего организма, еле передвигая ноги, покинула квартиру. На метро она доехала до Гоголевского бульвара, где опустилась на скамейку, намереваясь провести здесь весь день, а домой вернуться лишь вечером. Ни есть, ни пить она не хотела, а если бы и хотела, не смогла бы проглотить ни кусочка: воспоминания о том, что пришлось проделать, волнами ужаса давили на солнечное сплетение, вызывая желудочные спазмы.

«Надо переключить мысли на что-нибудь другое – приятное, тогда, может, и дрожь пройдёт, эта противная нервная дрожь».

Она закрыла глаза, но после нескольких бессильных содроганий ума, вновь их открыла, поняв, что темнота ей не союзник, и надо фиксировать внимание на чём-то живом, светлом, движущемся.

Живыми были люди, что двигались, как в сторону метро, так и в противоположную сторону. Но светлыми их назвать вряд ли было можно, и таковыми их делала однообразная неинтересная одежда. Джинсы, футболки, куртки – всё тёмных тонов и выполнено в так называемом молодёжном стиле, которому следуют и те, кто давно не молод. Разнообразили толпу лишь объёмные шарфы и разноцветные кроссовки, но по-настоящему яркие хипстерские прикиды встречались крайне редко и не могли изменить общей картины серости и убожества. Ирэн как-то прочитала на тему общей серости целую лекцию, и Агнета вспомнила её основные тезисы: мода, как то, что радует глаз своей новизной, умерла, победила универсальная одежда, весь мир одет одинаково.

Она тогда спросила:

– Получается, от кутюр – не мода?

– Сейчас не мода. – Ирэн отрицательно покачала головой. – Это художническая, персональная трактовка, это искусство, это драгоценная ручная работа, это сознательный отказ от всякой универсальности. От кутюр был создан великими индивидуальностями и держится на великих индивидуальностях, и только им под силу, изменив перспективу времён, властью своего таланта превратить катастрофическое настоящее в легендарное прошлое, когда все женщины хотели казаться прекрасными дамами, а мужчины – благородными джентльменами, умеющими делать подарки. А главное – понимающими: модные предметы роскоши – это большой мир вещей, имеющих одну-единственную цель – служить любви, обострять чувства, оживлять мёртвую окружающую среду, волшебно наделяя её инструментами магии – от пудры и духов до бального платья, от перстня до портмоне, от пряжки для пояса до сумки. Всё это – пластический материал искусства очаровывать, являющийся гонцом, оружием, контрабандистом, боевым кличем.

– А какое прошлое вы считает легендарным? – осмелилась на вопрос Агнета. – И неужели настоящее столь катастрофично?

– Не всё сразу. – Ирэн выставила руку ладонью вперёд. – Вначале о легендарном прошлом. Для меня – это, безусловно, пятидесятые, стиль «new look» с его культом «новой женственности». Тогда модное платье сравнивали со скульптурой, а макияж – с графикой, недостатки фигуры корректировались корсетом и эластичным бельём, существовали даже специальные накладки на бёдра, чтобы подчеркнуть тонкую талию. Дама не выходила из дома без шляпы и перчаток, украшений, маникюра и педикюра, часто посещала парикмахера, который делал завивку и укладку, а в конце 50-х – начёс. Этот шикарный женский образ гармонировал с не менее привлекательным мужским образом, олицетворением которого являлся Грегори Пек. Высокий, симпатичный, ироничный, уверенный в себе, в элегантном фланелевом костюме, в пальто из верблюжьей шерсти и мягкой фетровой шляпе. И каждый второй служащий в Америке 50-х годов выглядел не менее элегантно – в костюме поверх сорочки, дополненной галстуком, галстучным зажимом, запонками. А как сейчас выглядит каждый второй служащий? Это я о катастрофичности настоящего. У меня вообще впечатление, особенно, когда бываю в исторической части Парижа, где полно туристов, что город захвачен варварами, одежда которых вопиющим образом не соотносится с прекрасными зданиями и великолепными архитектурными ансамблями. Люди словно решили не обращать внимания на свой внешний вид, на недостатки своего телосложения, которые можно даже превратить в достоинства правильно подобранной одеждой. Но они этого не понимают, а многие, выбирая одежду стрейч или, как теперь говорят – скинни, словно бы даже взывают: «Ну посмотрите, посмотрите же, какая у меня непропорциональная фигура, какая отвислая задница, какие кривые ноги!». Мне жаль этих невинных разумом созданий, особенно девушек, поскольку у одежды, кроме эстетической, есть ещё одна функция – защитная. А в их положении любой самый незначительный конфликт чреват переходом на личности с оскорбительным указанием на телесные несовершенства, которые они сами напоказ и выставили. Временами даже паранджу на них хочется надеть, чтобы не оскорбляли моего эстетического чувства, во-первых, и чтоб защитить их от враждебного мира, во-вторых.