Крис Сэкнуссемм - Зейнсвилл

Неудивительно, что «Витесса» забеспокоилась. И в дополнение к этим драмам и кризисам оставалась еще проблема Чистотца. Опираясь на поступившие от пока неизвестного агента сведения, «Пантеон» силился разобраться, что он на самом деле собой представляет. То, что Чистотец действительно объявился в Техасе (как и предсказывал таинственный «помощник»), лишь чуть ослабило тревогу «Пантеона». Этот путник, которому дали кодовое наименование БЕГУЩИЙ АНГЕЛ, уже показал себя как опасный элемент. На что он способен? Кто его послал? Сведения у них непроверенные, информационный канал ненадежный. Но еще хуже было другое: ловкий намек безымянного информатора, дескать, Джулиан Динглер тоже тут как-то замешан. А ведь Динглер был сейчас надеждой и опорой корпорации. Внутреннее расследование и копание в его прошлом лишь дестабилизируют ситуацию, ирония которой не прошла незамеченной для великих творцов и распространителей нервозности. Это ведь они когда-то стали пионерами таких постдемократических стресс-заболеваний, как синдром Таттла (навязчивый невроз, заставляющий больного проверять, застегнута ли у него ширинка), и потому прекрасно знали, сколь причудливые формы способны принимать неврозы. Никто в «Пантеоне» не знал про боевой зонд, который возможно взорвать, если сигнал с него будет установлен, поскольку эту информацию Ищейка до времени придержал. И они не знали про Кокомо. Поэтому их реакцией стала лобовая атака в сочетании (не слишком удачная идея) с блокпостами. По всем дорогам Техаса поставили военные кордоны. Педанты изолировали северо-западный сектор. И пока Ищейка сидел у себя в Форте Торо, размышляя, какие шаги может предпринять «Витесса», силы, о которых он понятия не имел, готовились взять в кольцо заброшенный городок Дастдевил.

Чистотец обнимал Кокомо, а на крыше магазинчика с грязными окнами скрипели и ныли флюгеры. Бриз уже унес вонь взрыва, но его волны словно бы все еще отдавались в Чистотце вибрацией. Он не видел своими глазами, как подорвалась фура, но знал, что произошло, и от этого к горлу подкатывала тошнота. Он понимал, кто за этим стоит. «Витесса» или другие его преследователи настроены серьезно — смертельно серьезно. Только страх за Кокомо не давал его рассудку затуманиться. Он оглядел свой клочок западно-техасской пустоши. А чего он ожидал? Что разом все вспомнит? Нападение на «Караван Харизма» дурманило мысли, а пыль ела глаза.

Он попытался прислушаться к голосам, но ни слов, ни наставлений не последовало. Он двигался по карте. Он пришел на место, но никто его не встретил, во всяком случае — на первый взгляд. Лишь костлявая собака помойного цвета вынюхивала что-то среди остовов автомобилей.

Глаза у Кокомо были зелеными, как мякоть киви, но лицо словно бы одеревенело и казалось пустым. Чистотец не знал, повредило ли ее рассудок лишение инфошлема или шок от расставания с Лепестком Ликорицы и «Дамским клубом Кикапу», но боялся за нее. Если не считать ненадежной карты, кроме нее, ему больше не за что уцепиться. В глубине души поднимал голову страх, желание сдаться и покончить с тем, за что бы он ни взялся. «Куда бы я ни пришел, от меня одни беды, — думал он. — Джейкоб, Печеньице и остальные погибли. Нас, возможно, скоро постигнет та же участь». И все же никуда не деться от того факта, что близость Кокомо, пусть больной или безумной, его успокаивает. Даже на этой одинокой пустоши она вселяла в него силу, укрепляла волю продолжать идти дальше. Узнать правду. Потому что это не только его правда и не только его путь. Он — и ее тоже, и погибшего «Каравана Харизмы», и Карны.

Он подошел к памятнику, выглядывающему из чертополоха со звездами цветов, — скругленному на конце камню четырех дюймов в толщину и фут в высоту. Чистотец не мог бы сказать, что это за камень, но ни царапин, ни лишайника на нем не было. Если склонить голову, в нем начинали поблескивать ярко-желтые вкрапления, как кристаллы оливина в метеоритах. На гладкой поверхности были выгравированы крошечная спиралька, напоминающая завиток девичьих волос, и слова:

Сокрытый возможно ищет

И отсутствующий возможно вернется.

«Вот оно? — спросил себя Чистотец. — Возможно, я — отсутствующий, который вернулся». Сжав в кармане миниатюрный шарик из слоновой кости, он обернулся. Дрожала земля. Он постарался восстановить равновесие, но при первом же шаге земля ушла у него из-под ног. Чистотец бросил взгляд на Кокомо… его пальцы ухватили воздух… падение.

Когда все закончилось, он лежал в песке, правая нога болела, в нос бил тяжелый запах кладбищенской земли и железа. Постепенно его глаза привыкли к рассеянному свету. Перед ним маячила залитая в бетон стальная рама со стеклом. Над головой — пятно света, но не небо. Растерявшись, он в панике позвал Кокомо, а в ответ услышал лишь сухой смешок. Чистотец с усилием сел. К стеклу прижалась носом хитренькая отвратительная морда. Дверь открылась, и первой он увидел железную руку с когтями, которая сжимала усиленную поликарбонатом резиновую дубинку. Чистотец уловил запах самогона из брюквы.

— Хе-хе, — усмехнулась харя. Морда сумчатой крысы, но лабораторно-обвислая и безволосая, с красными, словно кровавые яйца, глазками.

Чистотец ощутил жжение, как от осиных укусов, и, отлетев, с глухим стуком ударился о железную стену.

— Только понюшечка, друга. Шавельнись, п'ка ни сказу, и Эл тиби яйцы отожжет! Сечешь?

Кивнув, Чистотец кое-как сел, превозмогая боль. Сколько он пролежал в этой стальной камере? Минуты? Часы? Омерзительная тварь снова врезала ему дубинкой.

— У нас твоя чокнутая, — просипела тварь, а после рыгнула, выпустив гнилостный запах отходов, который подействовал хуже разряда из лазера.

— Ткнись! — рявкнул другой голос.

Кусок железной сетки отодвинулся, и в отверстии сперва возникло дуло обреза «саваж», а за ним — рука и, наконец, тело, подобного которому Чистотец никогда не видел.

— За Химо не б'ся, — заявило странное существо. — Он б'ше в'няет, чим кусает. Вых'ди, токо держи руки кверху.

Теперь видно стало лучше, желтоватое свечение исходило от масляного фонаря на полу. Земляные стены в туннеле были укреплены тяжелыми подпорками, потолок поддерживали где-то бетонные столбы, а где-то почерневшие от копоти шпалы. Было холодно и сыро, но человек с обрезом потел, был голый, если не считать боксерских трусов в поблекший цветочек. На спине и груди у него выступали рельефные мускулы, но руки словно бы усохли, точно он перенес ревматический полиартрит, а безобразно вытянутый нос казался не человеческим, а скорее звериным, да и вообще оставалось сомнение, не взят ли он от тапира. По обеим сторонам этого «хобота» поблескивали глазки-бусинки.