Генри Олди - Нюансеры

— Не хочу отнимать ваше время, поэтому перейду к делу. Завещательный акт Заикиной составлен в письменной форме, что является «корпусом сделки», поскольку словесные завещания и так называемые изустные памяти никакой силы не имеют. Тут всё в полном порядке. Воля завещательницы выражена столь положительно, ясно и прочно, что не может быть никакого сомнения в её проявлении.

Алексеев кивнул. «Я здесь надолго», — понял он.

— Подлинность воли завещательницы удостоверена подписями трёх свидетелей. Вот, извольте ознакомиться.

Янсон протянул Алексееву три плотных листа бумаги, заполненных мелким убористым почерком. На третьем стояли подписи Заикиной, нотариуса и свидетелей. «Кантор Лейба Берлович, — прочёл Алексеев. — Радченко Любовь Павловна. Ваграмян Ашот Каренович».

— Ваграмян?!

Он поднял взгляд на нотариуса.

— Вас что-то смущает?

Курчавые, тронутые сединой волосы. Крупный нос. Полоска усов. Кожаный фартук сапожника. «Вы же хорошо спали? Ну и чудесно». Саквояж, переставленный с пола на стул. «Вот теперь всё как надо». «Теперь, — мысленно повторил Алексеев, — всё как надо».

— Нет, ничего. Просто совпадение.

— Поясните.

— Я сегодня познакомился с господином Ваграмяном, вот и всё. Он заходил ко мне в гости. В смысле, на квартиру Заикиной.

— На квартиру, завещанную Заикиной вам, — поправил нотариус. — Ну, это не вступает в конфликт с законом. Продолжим?

— Ещё один вопрос. Свидетель Кантор… Насколько мне известно, лица, не бывшие никогда у Святого причастия, не имеют права свидетельствовать. Каким образом вы завизировали подпись Лейбы Берловича?

— Он крещёный, — равнодушно ответил Янсон. — Наречён Львом, это сейчас он подписывается Лейбой. «Als Kind getauft [20] «Крещёный в детстве» ( нем .). », забавная история, я когда-нибудь вам расскажу. Ещё вопросы?

— Нет, продолжайте.

— Малейшие сомнения относительно содержания действительной воли завещательницы исключены. Теперь я должен передать завещание в суд для утверждения к исполнению.

Янсон пожевал бледными губами и добавил:

— С соблюдением установленных сроков.

— Каковы сроки?

— В течение года.

— Представьте немедленно.

— В течение месяца.

— Почему так долго?

— Очередь. Месяц, возможно, полтора.

— Есть способ войти без очереди?

— Увы, нет.

— Месяц очереди. Полгода на утверждение, если не больше…

— Вы не волнуйтесь, Константин Сергеевич. Нотариальные завещания утверждаются судом без дальнейшего рассмотрения.

Бледные губы жуют воображаемый хлебный мякиш:

— Если, конечно, не был заявлен вопрос о подлоге.

«Привычка, — оценил Алексеев. — Профессиональный строй речи. Уточняет, добавляет, вносит поправки. Ничего не говорит от начала до конца, так, чтобы добавить было нечего. Детали, мелочи, подробности. Законы, положения, подзаконные акты. В этом его жизнь. Не удивлюсь, если он засиживается на работе до глубокой ночи».

— С завещанием моего отца всё решалось много проще.

Янсон пожал узкими плечами:

— Вы не состоите с завещательницей в кровном родстве. Будь она, к примеру, вашей матерью…

— Моя мать жива, дай ей Бог долголетия. Что же до Заикиной, так по возрасту она годилась мне в бабки. Да что там! — в прабабки. О её существовании я впервые узнал от вас.

— Добрый вестник? — нотариус улыбнулся. — Люблю приносить хорошие новости.

Алексеев содрогнулся. «Смерть — хорошая новость? А, он про квартиру… При его жалованье такое наследство — подарок судьбы».

— Я не имею возможности сидеть здесь месяц. Тем более полтора.

— Примите во внимание Пасху, — Янсон протянул руку, коснулся массивного пресс-папье. — Прибавьте праздничные дни.

«Детали, — мысленно повторил Алексеев. — Мелочи, подробности. Законы, положения, подзаконные акты. “Подробности — главное, подробности — Бог”. Старый мудрый Гёте. Подробности — главное». С пронзительной ясностью он вдруг увидел декорации к постановке «Потонувшего колокола»: сцена-хаос, сцена-нагромождение. Бесконечное количество крохотных площадок, разбросанных рукой безумца на самых разных уровнях; множество люков. Скала с расщелиной. Мизерное плато, заваленное сошедшей с гор лавиной. Озерцо. Дерево, упавшее через ручей. Такой пол, чтобы ходить было невозможно. Актёры лазают, сидят на камнях, скачут по скалам, карабкаются по деревьям, прыгают в люк, поднимаются на поверхность. Они путаются в этой неразберихе, из последних сил вырываются наружу — вон из мелочей! к мечте! — чтобы вновь быть поглощёнными; чтобы не быть. «И сюда с вершины моих надежд падаю я, мастер Гейнрих, чьё высокое творчество потерпело крах, рухнуло и утонуло в озере. Я лечу вниз головой по гладкой полированной доске, вместе со мной летит обвал: камни, ветки, щебень. Треск, шум, грохот. Чёрт возьми, меня придётся откапывать из-под завала!»

«Нет. Не придётся. С театром покончено».

«Маруся, я виноват. Я знаю, что от природы вынослив физически, в отличие от тебя, — прикрыв глаза, Алексеев увидел жену: так ясно, как если бы она стояла у окна. — Ты лечишься бромом, у тебя болит сердце и развивается малокровие. Переменчивость твоих состояний вызывает опасение. Доктор Фрейд сказал бы, что у тебя тревожный невроз. Я помню, ты жаловалась на ночные приливы пота, рассказывала о своём страхе, ощущении неминуемой кончины. Этого больше не будет, родная. Я виноват, я раскаиваюсь. Я упал с горы, самое время обживать равнину».

— Я хочу завтра же уехать. В крайнем случае, послезавтра.

— Назначьте юриста, представляющего ваши интересы. У вас есть знакомые? Я могу подсказать.

— Спасибо, не надо. Меня будет представлять коллежский советник Давтянц.

— Григорий Гаврилович? Прекрасный выбор. Вам известно, что в ноябре прошлого года он стал судьей окружного суда?

— Поэтому я его и выбрал. Во-первых, мы хорошо знакомы, во-вторых, если кто-то и сумеет ускорить рассмотрение, так это Григорий Гаврилович.

«Я виноват, Маруся. У Игорька туберкулез, ты целиком занята его лечением, а меня вечно нету рядом. Я вернусь домой, вернусь навсегда. Ты только признай, что мое решение — трагедия для искусства, скажи об этом вслух, и я расцелую тебя за такой приговор. Федотова говорит, что я — второй Щепкин, что имя моё останется в истории театра. Скажи это ты, и я вычеркну своё имя из театральной истории с радостью, видя, что ты ценишь мою жертву, понимаешь, на что пошёл ради тебя…»

— Задержитесь на неделю.

— С какой целью?

— Могут возникнуть ситуации, требующие вашего личного присутствия. Потом уезжайте и ни о чем не беспокойтесь. У вас ещё есть вопросы ко мне?

— Да. Та женщина в приёмной…

— Какая женщина?

— Она принесла свежий «Южный край». Мне показалось, я её знаю. Она у вас работает?