Антонина Крейн - Шолох. Тень разрастается

Я, едва сдержав визг, судорожно кивнула и сделала шаг назад. Обнаруженная в старушке Пустота сыто оскалилась: а вот с лавочницей – все нехорошо, совсем не хорошо, ибо в ней уже сижу я!

– Госпожа Пиония, вы можете – пожалуйста – ни до кого не дотрагиваться сегодня? Понимаю, звучит глупо, но… – Я определенно не знала, как быть убедительной, не вселяя лишнюю панику.

– А, ты тоже ее чувствуешь? – Старушка блеснула глазами из-за круглых очков. – Какая-то грязь у меня внутри, да?

– Да, – обалдела я. – А вы откуда ее знаете?

– «Ее» я не знаю. – Пиония рассмеялась не по годам звонко и налила мне новый липовый сбор взамен разлитого. – Но я знаю себя. И в последние дни мне ужас как тоскливо, хотя раньше подобного не случалось. Совсем не хочется улыбаться. И у сердца будто ворочается какая-то пакость. Что это еще за новости в вашем королевстве, а, милая?

– Да вот… – протянула я, дуя на солнечно-янтарный чай. – Сами хотим разобраться. Поможете?

Услышав, что вся предполагаемая помощь заключается в том, чтобы пожать руку незнакомому мужчине, Пиония снова развеселилась. Ее серебристый смех действовал утешающе. Разве может быть что-то плохое в мире, где звучит такой добрый смех?

– Ах, Тинави! Ну как же ты выросла! Такая ты у меня умница, красавица! – вдруг заумилялась старушка вместо прощания.

Я зарделась.

– И ответственная!.. Раньше и о себе позаботится не могла, а теперь, смотри, – город лечишь, если не что побольше. Какой хороший выбор, милая!

Я покачала берестяным стаканчиком. Оранжевая Тинави на его дне тихо булькнула, пожала плечами. Разве ж это мой выбор? И если да, то как же я так проморгала – вместо лета, и лености, и праздности выбрала себе Пустоту?

– Думаете, хороший? – Я неуверенно подергала рваное ухо.

Но Пиония уже отвернулась, чтобы обслужить нового клиента.

Ибо было пять утра, и на улицы начали гроздьями высыпать трудоголики. А что может настроить на рабочий день лучше, чем вкусность-другая от самой чудной старушки в округе?

– Давьер, подъем, ну что вы разлеглись?

Я пальцем потыкала в одеяльный курган, возвышающийся над диванчиком. Диванчик сиротливо ютился в прихожей и, кажется, не был рассчитан на то, что на нем захочет поспать заросший щетиной хранитель.

Но хранитель был отступником, и отступником во всем. А потому захотел.

– Тинави, отстаньте… – просипели мне в ответ. Из-под одеял выпросталась рука с аккуратно постриженными ногтями. – Вы же только что ушли…

– Ага, конечно, берите больше! Куча времени прошло. Почему вы не в своей комнате?

– Там все опечатано. – Анте со стоном перевернулся. На лице остались красные вмятины от жесткой бархатной думочки. – Вы что, не спали?

– Нет. Мне невроз замещает сон.

Я прошлепала вдоль высоких окон, отдергивая тяжелые бархатные шторы. Ласковый солнечный свет залил особняк, как акварелью.

– Давьер, надевайте тапки, и погнали. Денек такой славный, что стоит как можно скорее покончить с экспериментом. У меня уже есть донор. Убедимся, что Пустота уязвима, – и айда восхвалять бытие.

– Какая неожиданная и необоснованная жизнерадостность.

– Меня тут одна чудесная дама комплиментами завалила, вот и радуюсь. И спешу передать эстафету: вам идет эдакая взъерошенная шевелюра. Почти как тот зеленый ежик. Может, подстрижетесь, очки вернете? Чай, и нормальный характер подтянется вслед за образом?

Анте зевнул и наконец-то сел. Почесал нос, прокашлялся, пригладил волосы. Человек человеком.

– Я готов, – кивнул он, нашарив под диваном лаковые туфли.

Он-то готов. А вот Пустота оказалась не готова, как мы вскоре выяснили.

Под моим пристальным взглядом Анте долго тряс сухую ладошку Пионии. Старушка по-доброму улыбалась, ее тонкие пальчики цвета фарфора безропотно лежали в большой ладони маньяка.

– Не идет, – наконец нахмурился Анте.

– Что не идет? Пустота не идет?

– Да. Я чувствую ее присутствие в милостивой госпоже, – галантный поклон, – но она не хочет захватывать меня.

– Ну а вы защиту ослабили? – Я нетерпеливо глотнула еще сбора.

Уже третий берестяной стаканчик за утро. Ах, хорошо быть любимицей хозяйки! Жаль, у нее не кофейная лавка, конечно.

– Ослабил. Безрезультатно.

Краем глаза я зацепила отражение маньяка в одном из круглых металлических амулетов, украшавших телегу лавочницы. Картинка искажала Анте: нос получился огромный, длинный, как у волшебного бузинного народца – того, носы чьих представителей растут от лжи.

Хм. Неужели Анте струсил и просто не хочет пускать Пустоту, прикрываясь якобы ее «нежеланием»? Печально. Вчера мне показалось, что он предложил провести эксперимент на себе вполне искренне. Ну как – искренне. Он же понимает, что, пока не поможет нам, Дахху не приступит к возвращению драконьего яйца. А надежда на восстановление баланса со всеми сопутствующими ништяками – это, наверное, самое главное для Анте.

– Я не лгу! – почти выплюнул Давьер, скользнув взглядом по разочарованной усмешке на моих губах.

– Конечно. – Я пожала плечами. – Я сейчас проверю все сама, не волнуйтесь, пожалуйста, в вашем возрасте это вредно.

Пиония лукаво блеснула глазами, поправила рюши на чепчике и протянула руку уже мне:

– Ах, знал бы мой сыночек, что я тут всем руки пожимаю, свят-свят бы за мою распутную душу весь день молился! – посмеялась она.

Сын Пионии был саусберийским архиепископом. А в Саусборне хранителей чтят, как непрегрешимых богов, очень канонично, очень строго, обрядово и, я бы сказала, беспощадно. Куча догм ограничивает паству верующих. И догмы эти по большей части сводятся к тому, что усложняют людям жизнь. Например, рукопожатие с незнакомцем считается неприличным.

Впрочем, знай сын Пионии, что его матушка не какого-то чужого дядьку трогает, а самого Теннета – может, и смилостивился бы… Не знаю.

Я протянула Пионии руку.

На душе снова стало жутко из-за близости Пустоты. Я выдохнула и мысленно попросила:

– Унни, дай мне провести этот эксперимент, пожалуйста.

Энергия заурчала, как сытая кошка, и… осталась на страже.

– Унни! – насупилась я.

В ответ лишь легкий плеск ручьев вселенной.

– Пожалуйста. Тебя ж спасаем, дурында. Разве хочешь быть съеденной какой-то там Пустотой, а?

– Ох-ох! – сказал в голове голос Дахху.

После этого что-то внутри меня зашипело: будто водой плеснули на жаркий камень. Энергия бытия отступила.

Я смело зажмурилась, однако Пустота, завозившаяся было иголочками, так и не рискнула заползти в меня.

– Вот прах. – Я выругалась. – Не идет.

– А я вам что говорил! – Давьер почему-то обрадовался.

– Наверное, все равно остерегается, – предположила я.