Антонина Крейн - Шолох. Тень разрастается

– Значит, все подопытные умерли, – резюмировала я. – Про живых зараженных ребята помнят.

Анте кивнул и глотнул вина:

– М-м, терпкое. Попробуете? Вечер был долгий.

Я молча поставила бокал на пол. Еще чего.

Анте открыл раздвижные двери и вышел на террасу. В залу незримой волной хлынул прохладный воздух, отдающий гнилыми водорослями, лилиями и далеким запахом дыма – студенты репетируют скорое солнцестояние, уже вовсю скачут через костры.

– Как мы ее остановим? – Я с внезапным отчаянием выкрикнула это в спину Давьеру и сразу смутилась собственного громкого голоса.

Вышла за ним и сказала уже гораздо тише – пусть думает, что кричала, чтобы он услышал:

– И вообще… надо ли?

– Вы о чем? – мрачно поинтересовался Анте.

– Может, прах с ней, с этой Пустотой? Из-за нее пока никто не умер. Кроме Кары. Вдруг она на самом деле безобидна? Пока не начнешь ковыряться? – Я оперлась спиной на парапет.

Поймав мой обнадеженный взгляд, Давьер расхохотался:

– Меня умиляет, как вы боитесь брать на себя ответственность. Не разбив яиц, омлет не сделаешь.

– Вы так всегда оправдываетесь? – с неприязнью бросила я.

Давьер неторопливо глотнул еще вина, пожал плечами:

– Это к делу не относится. Что касается других смертей… Возможно, в Шолохе умер еще кто-то. Но о нем никто не помнит, поэтому жалоб нет.

А он ведь прав.

Маньяк продолжил:

– Мне понравилось наблюдение Ловчего касательно искры. Если Пустота действительно боится ее, я бы хотел в этом убедиться.

– Каким образом? Если мы опять нападем на Пустоту, она просто убьет еще одного человека.

– Но нам не надо нападать на Пустоту. Мы будем воздействовать на саму искру. Это не прямое влияние, оно не несет угрозы. Искра – объект в высшей степени нейтральный. С ее помощью нельзя бороться, причинять боль. Она не враг Пустоте. Формально.

Я задумалась.

– Вы уж поверьте моей теоретической базе, – присовокупил Анте, видя, что я сомневаюсь. – Даю слово. Опосредованное влияние безопасно.

Я покосилась на него. Ну да, ну да, невысока цена его слову. Проверить без опыта не получится. А если он окажется неправ и еще кто-то умрет – что ж, у нас в «дано» сказано, что Давьеру плевать на чужие жизни.

– Просветим еще одного больного и посмотрим, как Пустота будет действовать, если искра разгорится, – продолжал настаивать Давьер. – Вдруг увеличения искры хватит для того, чтобы Пустота сама решила уйти?

– А искра что, может увеличиться? – Я удивилась.

Давьер смерил меня уничижительным взглядом:

– Конечно. Она увеличивается каждый раз, как вы чувствуете любовь, благодарность, надежду, вдохновение или любую другую сильную положительную эмоцию. И уменьшается, когда вас ничего не трогает. Поэтому страстные люди живут гораздо дольше равнодушных при прочих равных показателях. Искра накачивается, как мышца.

– И как мы заставим чужих людей испытывать все это, интересно? Мы же их не знаем.

– Так зачем вам чужие. – Анте поставил бокал на парапет. – Пустите Пустоту в себя.

Я так резко повернулась к нему, что рукавом задела фужер. Он улетел в темноту набережной, со звоном разбился, и чей-то недовольный вопль возвестил нам с Анте, что мы «совсем обнаглели, богачи пепловы».

– Да вы совсем обнаглели! – мгновенно «украла» реплику я, запустив ею в маньяка.

Тот лишь пожал плечами:

– Унни вас оберегает, Тинави. И будет оберегать. Но вы можете попросить ее отступить на какое-то время, чтобы Пустота зашла.

– Зашла на огонек, ага… – под нос буркнула я.

– Мы опробуем идею с искрой, а если не получится, вы попросите энергию бытия выдавить Пустоту обратно.

– Почему вы так уверены, что это сработает?

Он оскалился, в смысле, улыбнулся:

– Но почему бы не попробовать? Какая разница – вы или кто-то другой? Вы хотя бы будете в курсе происходящего. В отличие от бедных, несчастных, ни в чем не повинных граждан, о которых так горюет господин Дахху, – язвительно закончил он.

Обалдеть. Какая разница, говорит.

И тут я замерла.

А и впрямь. Какая разница?

Если вдуматься, у меня действительно больше шансов выжить после столкновения с Пустотой, раз на моей стороне играет унни.

Да и моя эмоциональная нестабильность в кои-то веки пригодится. Мне палец покажи – расхихикаюсь. Пустота с таким еще не встречалась. Рванет прочь из моего тела, только пятки засверкают. Или пуповины, что у нее там из органов?

Да, идея имеет право на жизнь…

– Вы что, серьезно над этим задумались? – Анте опешил.

– А не надо было? – Я подняла брови.

– Конечно, нет! Такие как вы ценны для Вселенной. – Он вдруг рассердился. – Люди, которые дружат с унни, – это кладезь. Это гарант развития, гарант движения миров вперед. Это то, что заставляет все меняться, литься, становиться лучше – или, как минимум, становиться другим. Вы думаете, Отец наклепал шестерых хранителей, и все, нас хватит до скончания веков? Да нет. Людям тоже надо стараться. Стараться каждый день. Только они об этом забывают. Давят на унни, как будто она им что-то должна; выжимают из мироздания все соки на потребу своим прихотям или, обленившись, сидят на месте, ждут, пока пройдет день, еще день, и вся жизнь. И такие, как вы, умеющие поймать ритм вселенной, – в итоге уникумы, хотя должны быть нормой! Что вы смеетесь? – рявкнул он, когда я звонко расхохоталась.

– Вы сделали мне лучший комплимент в моей жизни. – Я утерла выступившие от смеха слезы и, подпрыгнув, села на парапет.

Свесила ноги наружу и беззаботно ими заболтала.

Я восхищенно покачала головой.

– Кладезь, уникум, ритм вселенной – вот это я понимаю! Спасибо, Анте, но вы хвалите меня за то, в чем нет ни капли моей заслуги. Все вопросы к Карлу. Он не пожалел потратить время на мое, дурынды, обучение… – от души сказала я. – Вы бы тоже могли заняться чем-то подобным. Хотя о чем я говорю, небо голубое! Вы ведь совсем другой, да? – Я скривилась. – Ладно. Вашу речь я запомню. Будет греть мою искру назло Пустоте.

– Зовите меня Анте. А еще лучше Теннет. Я скучаю по этому имени, – неожиданно и как-то наивно, некстати признался маньяк.

В его лице мелькнула тень того зеленоволосого парнишки из 1147 года.

То ли Давьер не услышал презрения в моем монологе, то ли проигнорировал его. Так или иначе, он подставил мне бок без брони. Рановато.

– Боюсь, вы пока не заслужили это имя! – Я фыркнула. – Теннет, о котором я читала в сказках, потом в учебниках, потом – страшно подумать – в молитвенных сборниках (да, у наставника мы разное проходили), был не таким. Он бы никогда не убил. Никого. Один симпатичный комплимент – это доброе дело, конечно, но не маловато ли для прощения?

Маньяк умолк. Лицо его окаменело.

– Если вы думаете, что укор, полученный между делом от смертной девчонки, заставит меня раскаяться, – вы полная дура. – Он неприятно усмехнулся. – Я сам себе высший судия. И чужие слова могут меня разозлить, но повлиять на меня – никогда.