Антонина Крейн - Шолох. Тень разрастается

Но торжественной паузы после его слов не случилось.

Ее разбил душный шепот, ползущий по залу, как чахлый плющ:

– Я ее убил. Я ее убил. Живого человека. Убил, – бормотал Дахху.

Друг сидел на блестящим лакированном полу, обхватив руками колени, и мерно раскачивался вперед-назад. Голая шея Смеющегося темнела шрамами. Дахху, обычно щепетильный на эту тему, сейчас и не думал поднять широкий ворот бежевого свитерка.

Последние полчаса я тщетно пыталась затормозить тот скорбный маятник, в который обратился мой друг. Приобнимала его так и эдак; говорила, что он не виноват; предлагала еду и воду. Выуживала, как фокусник, монетки из карманов. Притворно удивлялась и задавала отвлекающие вопросы («Надо же, какая старая чеканка, не посмотришь, может, редкость?»).

В общем, я по списку вычеркивала всю ту тысячу глупостей, которые считаются правильным и уместным утешением. Но Дахху не удостаивал меня вниманием.

Ни меня, ни Кадию, ни Андрис – хотя мы собрались вокруг него, как три добрые феечки-крестные. И копошились, копошились, взволнованно переглядывались: как же привести его в чувство? Исподволь я подумала, что «копошусь» не столько даже из-за Дахху, а чтобы самой отвлечься от мыслей о нашей ошибке…

– Йоу, лекарь, ну не горюй же! – Андрис поправила шапку Смеющегося, сползшую ему на глаза. Стало видно, что безысходный взгляд Дахху направлен на мертвую танцовщицу.

Йоукли вздохнула:

– Слушайте, надо убрать тело, а то бедняга совсем свихнется.

Полынь прицепил на доску последнюю догадку и направился в сторону трупа. Там он технично взял почившую Кару под мышки и поволок прочь из зала.

– А куда ты ее денешь? – Кадия вытаращила глаза.

Полынь на секунду замер. Потом поднял лицо, которое за шторками темных прядей казалось бледнее и острее обычного.

– Ты не хочешь знать этого, Кадия, – подмигнул куратор.

Толкнул дверь ногой и, вытаскивая труп, случайно приложил танцовщицу виском о косяк. Кад позеленела. Я сглотнула ком в горле и, поразмыслив, заняла вахту у «детективной» доски.

Придумывать гипотезы. Больше гипотез. Работать. Загрузить свой мозг так, чтобы было не до скорби. Действенный план, если тебе плохо, – возьмите на заметку.

– Насколько я понимаю, – я повертела новую бумажку, – Пустота ответила на прямое нападение. До тех пор, пока лечебное заклинание не двинулось к ней, она была спокойна. И моей золотой сети тоже не испугалась. Учтем это.

– Тоже хорошая мысль, – зевнул Анте.

Девушки оставались подле Дахху.

Раздумывая над дальнейшими теориями, я прикусила кончик карандаша, валявшегося на приступочке под доской. Потом с негодованием его выплюнула. Карандаш был явно погрызен до меня, фу, гадость какая!

Вернулся Полынь. Все взгляды обратились к нему. Куратор молча кивнул. Потом, как всегда бесшумно, пошел к доске – в глазах Полыни отчетливо горела ревность: как? Ты на мои заметки позарилась, малек? А ну уступи профессионалу!

Но на середине залы куратор вдруг остановился. Взгляд у него затуманился… Полынь тряхнул головой – колокольчики звякнули – и выжидающе посмотрел на меня:

– Тинави, когда придет твоя танцовщица?

– Что? – переспросила я, решив, что не расслышала.

– Ты сказала, что позвала к нам девушку из переулка Тридцати Грехов, – терпеливо пояснил Ловчий. – Чтобы мы убедились в существовании Пустоты. Когда она придет?

Слюнявый карандаш со стуком выпал у меня из пальцев. Я моргнула.

Полынь не казался сумасшедшим. Вернее, казался, но не более, чем обычно.

– Присоединяюсь к вопросу, – кивнула Андрис.

Потом Ищейка зевнула, потянулась, как после долгого сна, достала из сумки апельсин и начала его как ни в чем не бывало чистить.

– А где мой шарф? – Дахху вздрогнул и схватился за горло в такой панике, будто отсутствие шарфа лишило его кислорода и смысла жизни одновременно.

– Вы чего? – только и сказала я.

Анте Давьер резко выпрямился, как палку проглотил. Маньяк сморщил нос, пригладил волосы и, поколебавшись, провозгласил:

– Дамы, господа, боюсь, Тинави ошиблась. Сегодня танцовщица не придет. Она придет завтра.

Все задумчиво, слегка механически закивали.

– Думаю, наше собрание лучше перенести, – продолжил Анте Давьер, и его голос звучал, как у гипнотизера – уверенно и плавно. – Чтобы сразу работать с доказательствами.

– Логично, – согласилась Андрис.

Полынь рассеянно кивнул. В нем, кажется, шла какая-то борьба. Куратор все пытался посмотреть на нашу «детективную» доску, но взгляд Ловчего снова и снова соскальзывал с нее, как дождевые капли – со стеклянного шпиля Казначейства.

– Ладно, на сегодня закончим, – наконец с сомнением выдавил Внемлющий.

Глаза мои чуть не вывалились из орбит. Анте мило со всеми попрощался – настолько мило, насколько позволяла его репутация в нашем непростом кругу.

Андрис ушла первой, радуясь, что удалось содрать шкурку апельсина одной длинной полосой и с опаской придерживая табакерку с беснующимся внутри призраком Иладриля.

Полынь, подождав минуту после ее ухода, тоже двинулся к выходу. Еще пару раз он пытался обернуться на доску, но будто чья-то невидимая рука останавливала его.

Кадия и Дахху мялись особенно долго.

– Ерунда какая-то, да? – пробормотала Мчащаяся.

– Да, – ошарашенно согласилась я и выдохнула.

Ну хоть кто-то!

– Непонятно – есть эта Пустота, нет ее… Ладно, хорошо, что зараженных пока мало. Надеюсь, завтра все прояснится, – разочаровала меня подруга.

Дахху же уплыл, как сомнамбула, не прощаясь, двумя руками держась за горло. Я встревожилась: не придушит себя ненароком? С него станется!

Остались только Анте и я.

Танцевальный зал был слишком велик для двоих. Даже если один из них – падший хранитель, а черепушка второй раздулась от вопросов.

Я сложила руки на груди и вновь подошла к арочному окну. Подалась вперед и уткнулась носом в стекло.

Город снаружи дышал мерно, мирно, как великан – спокойный и неторопливый, твердо верящий в благорасположение судьбы, безмятежно спящий средь заливных лугов. Где-то там, в нутре великана, разрасталась опухоль, ловко укрывавшаяся от чужих взглядов. Но добряк не ждал подвоха и не помнил проблем.

– Она так защищается, да? – Я повернулась к Анте Давьеру. – Она каким-то образом стирает человека целиком, вместе со всеми воспоминаниями о нем. Поэтому и Пустота?

Маньяк уже откуда-то принес вино и теперь наполнял им высокие тонкие фужеры. Потом подошел, протянул мне бокал и тоже стал оглядывать набережную за окном. Но там, где я любовалась, его взгляд оставался жестким и цепким. Как у недовольного дворянина, пришедшего инспектировать вверенные арендаторам угодья.

– Боюсь, вы правы. К тому же это объясняет, почему упомянутый мной эксперимент по изучению Пустоты свернули. Сложно не бросить то, о чем не помнишь.