Антонина Крейн - Теневые блики [litres]

– «Приветствую вас в своем доме», – прочитала я вслух. Капюшон, не поворачиваясь, кивнул, мол, молодец, так и надо. Постепенно появилась следующая строчка:

– «Что вы хотите узнать?». Для начала ваше имя, пожалуйста.

– «Ол`эн Шлэйла ин Галтерлойл». Отлично. Приятно познакомиться. Как я уже говорила – я Тинави.

– Вы рыбьеголовый? – бестактно встряла Кадия. Я молча закрыла лицо левой рукой. Ну ек-макарек! Три курса дипломатии у Орлина, и такие вопросы! Эх, подруга…

Ол`эн задумался на секунду-другую. Мелок нерешительно завис в паре сантиметров от доски, примериваясь. Потом, что-то для себя решив, чужестранец развернулся и скинул капюшон.

Ох. Хорошо, что в комнате было темно!

Тихий лодочник не был ни блесном, ни рыбьеголовым. Истина оказалась посередине. Это было, в общем и целом, человеческое лицо, только вместо рта – длинная, печально изогнутая щель. Челюсть сильно выдавалась вперед, глаза были круглые, а бровей не наблюдалось вовсе. Нос как таковой отсутствовал.

У тихого лодочника не было волос, впрочем, как и чешуи. За ушами виднелись параллельные разрезы жабр.

На затылке, там, где у людей заканчивается линия роста волос, у него, наоборот, начиналась «растительность»: из хребта вырастали острые плавники, дорожка из которых уводила под мантию.

Во всем его облике сквозило что-то настолько жуткое и противоестественное, что у меня по рукам побежали мурашки. Удивительно. Ведь совершенно ясно, что этот полублесен не желал нам зла.

– Спасибо за наглядный ответ, – прохрипела Кад. Подруга всегда была очень чувствительной ко всяким физическим отклонениям. Меня тоже слегка передернуло, но я взяла себя в руки. Еще не хватало чураться кого-то из-за недостатков внешности! Такое простительно только полным идиотам.

– Господин Ол`эн, тилирийцы жалуются, что, когда вы выходите на промысел, все рыбы в реке плывут за вашей лодкой. Ловить их в таких условиях невозможно. Это правда?

Метис, не меняя позы, накарябал на доске короткое «ДА». Кажется, он хотел испытать нашу выдержку до конца и потому не отводил от нас пристального взгляда ни на секунду.

– Вы можете помешать рыбам следовать за вами?

– «Нет. Они чувствуют во мне покровителя».

– Но ведь, насколько мне известно, у других выходцев из Рамблы никогда не возникало таких проблем?

– «У других. Я особенный. Я – рыбий хозяин».

Я цокнула языком, вспомнив, как на днях крусты у Лазарета исходились шепотами про своего, крустова, хозяина. Что-то у всей шолоховской живности разом начался массовый приступ раболепия…

– Из-за вашей внешности? – снова встряла Кад.

Теперь я трагически прикрыла лицо уже правой ладонью. Будем чередовать! А то руки устанут, с такой-то тактичной спутницей.

– «Из-за моих предков. Начало моему роду положила любимая рыба сиятельной хранительницы, зари Лайонассы, красы мира и т. д., Авены».

Я мысленно усмехнулась этому его «и т. д.» – еще бы, обалдеешь все божественные эпитеты на грифельной доске писать! – но одновременно с тем удивилась.

– Вы хотите сказать, что вы прямой потомок… эээ… рыбы богини?

– «Да. Частица ее силы есть в моей крови. Мой народ пестует эту частицу. Рыбы слушаются меня, окружают меня, не дают мне покоя. Потому я ушел из Рамблы. Быть божеством непросто. Очень легко оступиться».

– Зачем же вы тогда выходите на рыбную ловлю в Шолохе? – Я нахмурилась. – Если вам так не нравится рыбье внимание, почему вы его добиваетесь? И другим мешаете. Нехорошо.

– «Я больше не буду. Клянусь именем своего рода. Мне нужно было найти кое-что на дне».

Дело можно считать закрытым – клятвы блесен и рыбьеголовых считаются крепчайшими в мире. Но мне стало любопытно:

– А что вы искали?

– «Ответ на вопрос».

– Какой вопрос? – Я была настойчивой. Тут уж Кадия легонько ткнула меня в бок, мол, не приставай к человеку. К рыбе. К блесну. Короче, не приставай.

– «Я хотел узнать, что случилось и что случится».

– Масштабно мыслите, Ол`эн… И что же?

– «Дно не знает. Вселенная мелко дрожит. Люди не чувствуют этого, но некоторые рыбы, звери, птицы – да. Я тоже чувствую. А те, кто должен – нет. Они отвлечены, рассеяны, привыкли, что их предупредят… Тот, кто допустил ошибку, сбежал, и теперь все медленно рушится… Некому взять на себя его роль, пусть некто и старается. Но не всякой кровью заменишь кровь. Беда, если видишь опасность, но не можешь предупредить сильных. Беда, если уходит сила – сложно сохранить сердце».

– У кого ушла сила? И кто допустил ошибку? Какую кровь? – Мне вдруг стало не по себе.

Возникло ощущение, будто бы по темному помещению поплыли клубы подводного сизого ила, и от господина Шлэйлы ко мне потянулась липкая паутина ужаса и безнадеги.

Метис, считающий себя потомком легендарной рыбы, грустно покачал головой и вывел на доске:

– «Этого мне знать не дано. Дно шепчет смутно. Врата открыты. Границы нарушены – самые разные границы. Все смешалось».

– Какие границы? Территориальные? Моральные? Какие? – Я жадно подалась вперед, но Кадия дернула меня за рукав летяги и, откашлявшись, скороговоркой обратилась к Ол`эну Шлэйле:

– Ол`эн, спасибо большое. Мы пойдем. Вот тут подпишитесь, что мы у вас были и что вы ознакомились с рапортом. Ага. Все. По реке больше не плавайте. Эти тилирийцы тоже могут совершить ошибку, вредную для вашего хрупкого здоровья. Супер. Спасибо. Пока-пока!

И подруга энергично потащила меня прочь из комнаты. Я шла медленно и неуверенно, как загипнотизированная.

«НАЙДИ ПРОРОКА, ТИНАВИ», – обернувшись, я увидела последнюю выведенную лодочником надпись на доске.

– Делать тебе нечего, слушать каких-то сумасшедших, – бурчала Кадия, когда мы вышли на улицу. – У него глаза больные, и фимиам сплошной в комнате, и вообще – он потомок долбаной рыбы! Фанатик! Небо благое, ну кого только в Шолохе не встретишь, бр-р! – поежилась она.

Я только покачала головой – и добавила еще пару фактов в свой мысленный сундучок «Странных Речей и Событий».

Солнце давно скрылось.

Пусть на улице и май месяц, а все же в лесу темнеет рано. Кругом деревья, и угол «обстрела» для закатного солнца невелик. Сумерки как всегда стремительно падают на Шолох. Устремленные вдаль глаза поэтов и днем-то уже метров через пятьдесят неминуемо наталкиваются на елки, сосны или, в лучшем случае, дубы, а вечером вообще пиши пропало – ни праха на расстоянии вытянутой руки не разберешь.