Джаннет Инг - Под маятником солнца [litres]

Обладатель наклонного почерка насмехался над словами Роша. Я подозревала, что эти приписки на полях добавлены гораздо позже, без ведома преподобного, но наверняка сказать не могла.

Среди прочих посетителей я узнала описание мистера Бенджамина: он пришел в компании тех, кто сам себя называл рудокопами, и был подавлен отсутствием работы. Хотя никто из них не обратился в христианство, Рош нанял нескольких следить за порядком в саду. Они уходили один за другим, пока не остался только мистер Бенджамин.

Чем дольше длилось пребывание в Фейриленде, тем неуверенней становился почерк Роша. Его тон приобрел оттенок паранойи – преподобный тревожился о том, что кто-то читает его дневник. И неоднократно упоминал о промахах в подборе слуг. Учитывая присутствие записей, сделанных двумя другими руками, его опасения не были такими уж необоснованными. Рош начал сокращать слова, в заметки прокрались мелкие символы, зачатки кода. Была даже одна фраза, записанная зеркально.

Собственное дыхание окутывало меня извивающимися клубами болотного тумана. Замерзнув, я плотнее закуталась в шаль.

Подробностей в дневнике становилось все меньше, но я догадывалась, что в голове у преподобного зрел какой-то план. Его усилия по обращению в веру, вероятно, были сведены на нет – по той же причине, с которой столкнулся мой брат, а именно из-за отсутствия доступа к «внутренней» Аркадии. Рош страшился своего плана, боялся расплаты, жертв. Он писал как человек, которого преследуют, и подсчитывал стоимость своей души.

Пожалуй, в такие минуты никто не смог бы выглядеть храбрым.

Я перевернула страницу, и та на моих глазах рассыпалась легким конфетти. Бумага оказалась до хрупкости тонкой. Я прищурилась и заметила, что чернила каким-то образом проели страницу насквозь, оставив в ней лакуны в форме слов.

Через несколько месяцев записи в дневнике возобновились. Рош снова был в Англии. После долгих раздумий он женился на своей невесте и решил вернуться в Аркадию. Преподобный мало писал о молодой жене, даже не называл ее по имени, только мисс Клей, а затем миссис Рош. Я могла лишь гадать, что осталось на утраченных страницах, но, как полагала, там описывались страхи, кульминацией которых стало возвращение домой, и перемена в сердце после женитьбы. Возможно, невеста пробудила в нем некое сокрытое рвение или просто хватило ее одной, чтобы он захотел покинуть английскую землю.

На полях торопливая рука осыпала его бранью. Осуждала страхи за их глупость и заявляла, что слова преподобного – ложь. Временами там было нацарапано: «Лжец!», «Трус!», «Предатель!», безо всякого разнообразия или объяснений.

Снова и снова Рош заявлял о желании вернуться в Аркадию, посвятить свою единственную краткую жизнь великим трудам в стране тьмы. Это казалось мантрой, как будто он пытался убедить себя, избавиться от сомнений. Он и сам был готов поверить в свой порыв. В отличие от прежних отрывков, эти его записи отличал не страх, а глубокий самообман.

Вложенные между страниц письма завершали портрет неуверенного человека, хватавшегося за чужие ободрения.

Снова лакуна.

Начались записи, сделанные другим, убористым, почерком, и я не могла разобрать их смысл. Сплошь туманные намеки на яд, страхи и боль. Там писалось о грандиозных замыслах, противостоящих опасениям и неудобным истинам. Упоминались испытания Иова и страдания Ионы.

А затем – ничего. Последние страницы были вырваны.

Я не помнила, как заснула, но когда открыла глаза, мне на плечи была накинута шаль, а на столе лежала стопка книг. Когда я по очереди брала их в руки, то узнавала почерк на полях. Книги принадлежали брату.

Это были рассказы о путешествии Кука в Аркадию, общее руководство миссионера и серия опубликованных дискуссий о теологической и биологической природе фейри. Хотя я и считала себя достаточно начитанной в этой области, бо́льшая часть этих работ оказалась мне незнакома.

В тонком, усеянном цитатами томе утверждалось, что фейри – потерянное колено Израилево, а Аркадия – пустыня, на которую их обрекли. В опровержении Парацельса доказывалось, что Аркадия – страна странствий к востоку от Эдема, куда был изгнан Каин, а фейри – его дети, зачатые с сестрой, навеки проклятые за то, что родились от греховного союза. Многословная, скучная статья объявляла миссию в Аркадию столь же бесполезной, сколь бездушны сами фейри, падшие ангелы.

В трактате доктора Иммануила Кэмпбелла для Эдинбургского общества изучения фейри обсуждалась работа мистера Гоббса из Малмсбери и утверждалось, что его работу следует читать как описание фейри, а не природных инстинктов человека. [33] Томас Гоббс (1588–1679) – английский философ-материалист, один из основателей теории общественного договора и теории государственного суверенитета. Его сочинение «Левиафан, или Материя, форма и власть государства церковного и гражданского» посвящено проблемам государства.

«Безгранично порочные звери, которые жестоко угнетают и терзают друг друга из бесконечной чистой злобы своей, – это вовсе не люди в своем естественном состоянии, предшествующем цивилизованному влиянию общества. Образ Левиафана – не изображение земного владыки, как это якобы утверждает мистер Гоббс. Гигантский зверь, созданный из множества других, не является метафорой. Мощь и преданность, которые он внушает, не касаются абстрактных качеств мирского политического общества. Страшные предупреждения о хаосе, кровопролитии и гибели старательно увязаны с контекстом в Трактате о правильной организации политической жизни».

Я читала о Чезаре, средневековом священнике, которого обвиняли в том, что он подменыш. Неясно, являлся ли Чезаре настоящим человеком, но то, что бродячие священники могут втайне быть бездушными подменышами и обманывать жителей деревень пародией на обряды, которые связывают их с Аркадией, безмерно меня пугало.

На волне такой паранойи возникла идея, что важен сам обряд и его получатель, а не священник, исполняющий таинство. Обряд священен сам по себе. Таким образом ложные священники дают истинное причастие.

В конце концов, когда Иисус впервые совершил этот обряд для Иуды на Тайной вечере, в падшего ученика вошел враг рода человеческого. Тот затаил предательство в сердце своем, а это, утверждали праотцы Церкви, испортило обряд.

Все это казалось безнадежно суеверным, но заставило меня задуматься о фейри и их душах. Существовало негласное мнение о том, что у них действительно есть души, которые являются зеркальным отражением человеческих, но каждая теория об их истинной природе не обходила вниманием этот вопрос.

Интересно, Роша тоже мучили подобные мысли? Он так часто писал о миссионерах, которые отправлялись в плавание, а после годами просили Папу благословить уже совершенное путешествие. Преподобный завидовал этой убежденности и жаждал ее.