Джаннет Инг - Под маятником солнца [litres]

– И все же я встретил тебя блуждающей в тумане, – он насмехался.

– Прошли недели. Я ждала тебя. Неделями, – оправдываясь, я стала жалкой. Голос мой походил на скулеж. Я себя ненавидела. – Мне нужно было…

– Нет, ты приехала сюда. Требовала. Излила свой гнев на Ариэль…

– Да, но…

– Ты покинула стены замка.

Он не смотрел мне в глаза, но я смогла разглядеть, как в его отведенном взгляде закипает ярость. И тут осознала свой собственный гнев. Я думала, что вцепилась в столешницу, пытаясь успокоиться, но внезапно поняла, что просто не позволяю себе встать, подойти к нему и отвесить пощечину.

– Там очень опасно, Кэти. В тумане. Что угодно… я не могу…

– Чего ты не можешь, Лаон? – Я почувствовала, как немеют мои пальцы. – Разве все это сделал не ты? Разве не ты учился в университете? Не ты покинул Англию? Не ты сделал из себя великого исследователя, победоносного завоевателя и…

Мои слова жалили. Я это знала.

– Не вини меня в своем заточении, – произнес он очень холодно и очень медленно. – Я не твой тюремщик.

– Не стыди меня за знания, в которых мне было отказано. Не смотри на меня свысока из-за положения, в котором я родилась. – Я увидела, как он вздрогнул, но продолжила. – Я-то считала, что твое уважение принадлежит мне по праву как сестре и равной, а оно, выходит, даровано из прихоти, и я должна его вымаливать, зарабатывать – пусть и лаской.

– Кэти, я не хотел…

– Быть может, ты и не мой тюремщик, Лаон, но ты и не лучше.

– Ты должна понять, что я такой же пленник.

– Значит, твоя клетка больше.

– И все же это клетка.

– Но ты хочешь, чтобы я умоляла тебя ею поделиться. Чтобы пыталась заслужить место рядом с тобой. Чтобы зависела от твоей любви. – Я сделала глубокий вдох. – Я здесь не для того, чтобы просить милостыню, Лаон.

На это он ничего не ответил. В зал проскользнул мистер Бенджамин с последней переменой блюд.

Остальная часть трапезы прошла в тишине, прерываемой лишь звоном столовых приборов. Мой гнев рассеялся так же быстро, как и вспыхнул, но брат оставался непреклонен. И все же он не смотрел на меня. Наш спор, каким бы бурным он ни был, не стал тем целительным бальзамом, на который я мимолетно понадеялась.

Той ночью я читала дневник преподобного Роша.

Сначала руки застенчиво танцевали по корешку и по кожаной обложке с выжженными на ней странными полумесяцами. Мне вспоминались предостережения преподобного Хейла, его сдержанные недомолвки подогревали мой страх куда лучше, чем любые преувеличения.

Отметив свою нерешительность, я отсчитала десять ударов сердца, собралась с духом и открыла тетрадь.

Ничего не произошло. Не ударила молния, случайный сквозняк не коснулся моей спины холодными пальцами, невидимая рука не выхватила дневник из моих ладоней. Тот просто лежал – открытый и готовый поделиться своими тайнами.

Первые страницы оказались довольно прозаичными, по большей части на них был отчет о путешествии преподобного в Аркадию. Я сглотнула, все еще не в силах избавиться от застрявшего в горле страха, и продолжила читать.

«21 октября 1839 года. Я намеревался покинуть Плимут в сопровождении капитана Питера Кенсингтона и его семьи, отплывавших на юг, но меня сразила лихорадка. Чтобы избавиться от нее, я принял более восьмидесяти гранов ртути и большое количество опиума.

29 октября. Я покинул семью капитана Питера Кенсингтона и начал свое морское путешествие в Аркадию, иногда называемую Эльфан. Ее тайны совсем уже близко.

1 ноября. Я нахожу моря неподходящими для своего здоровья. Капитан Самсон Фурно уверяет, что его штурман поистине ужасен и мы вот-вот заблудимся достаточно, чтобы Фейриленд оказался в пределах видимости.

13 декабря. Я прибыл в порт Маскелайн, где был очень любезно и радушно принят полковником Станнерсом, государственным представителем достопочтенной Компании Южных морей, и остальными британскими подданными. Мне сказали, что отсюда путь до Эльфана должен быть скорым».

Над записями трудились три разные руки. Первая, безусловно, принадлежала самому преподобному. У него был размашистый, ровный почерк, выработанный, несомненно, за долгие годы строгой дисциплины. Я улыбнулась, вспомнив, как бился над своим почерком мой брат. Мы делали для наших солдатиков крошечные журналы и газеты, и Лаону никак не удавалось писать так же аккуратно и мелко, как я.

Откуда в дневнике Роша взялись две другие руки, я догадаться не смогла, но один почерк был убористый и плотный, а другой – из-за торопливости его обладателя – наклонный и стремительный. Первый человек сделал несколько записей, второй, казалось, ограничивался главным образом заметками на полях.

Первые несколько месяцев преподобного в Аркадии выглядели довольно прозаично. Рош прибыл и был встречен некоторым числом фейри, многие из которых носили экстравагантные титулы, вроде Астролога Крови или Герцогини Времени. Преподобный описывал различные злоключения, связанные с наймом экономки, хотя ни одна из претенденток не походила на неуловимую Саламандру. После того как Рош получил замок, ему не разрешалось покидать это место, зато фейри наведывались к нему регулярно. Они вовлекали его в споры о богословии, которые расстраивали миссионера, поскольку тот был убежден, что своей риторикой и логикой победил всех и каждого, однако ни одной души ко Христу не обратил.

«23 мая 1840 года. Сила всех безбожников – начинать рассуждения с вопроса „Почему?“. И этот вопрос сразу же показывает, что они, при всей своей учености и мудрости, ничего не знают, ибо если бы они что-нибудь знали, то не стали бы излагать свои доводы с вопроса „Почему?“. Ибо „Почему?“ указывает на то, что мы не знаем причин вещей – что мы невежественны; а невежество ничего не доказывает – оно доказывает только то, что вы невежественны».