Джаннет Инг - Под маятником солнца [litres]

Все отрывки были одинаково хороши, поэтому я прочла: «Бог един, един и посредник между Богом и человеком – этот Человек Иисус Христос. Он отдал Самого Себя как выкуп за всех людей, Он – свидетельство Бога миру, данное в свое время…» [81] 1 Тим. 2:5–6. Мой голос наполнил часовню. И хотя это явно принесло гному утешение, я почувствовала себя еще более одинокой.

Многие вопросы, которыми мистер Бенджамин меня все время мучил, так и остались без ответа. Я чувствовала, что перед лицом жизни и смерти, перед лицом его мученичества они должны перестать иметь значение. Чувствовала, что его убежденность должна обновить мою собственную веру. Что при всех мелких, оторванных от реальности вопросах богословия я должна знать, что действительно истинно.

И все же это было не так. Тайны и вопросы лишь сильнее терзали мой разум, в холодном свете часовни их тяжесть была почти невыносима. Я не могла осознать, что греховно, а что нет. В конце концов, кровью Христа и был оплачен грех Евы.

Я так явственно читала в лице мистера Бенджамина пыл, с которым он верил. Гном больше не видел себя каменистой почвой. Его взвесили и не обнаружили слишком легким.

А я?

Я читала со всей страстью, которая во мне была. Слова захлестнули меня, переступив за черту осмысленности, и помогли моему спутнику. Я видела, как его глаза снова наполнились слезами. Теребя грязный уже носовой платок, мистер Бенджамин меня поблагодарил.

Вместе мы следовали за Христом от входа в Иерусалим до мгновения казни. Название замка – Гефсимания – обрело новое значение.

Окна потемнели, и я догадалась, что близятся сумерки. Лаон должен был быть здесь, чтобы поговорить с мистером Бенджамином – своим единственным прихожанином – до того, как тот погибнет от рук королевы, которой оба они так повиновались.

Подойдя к концу главы, я произнесла:

– Мне надо бы пойти отыскать своего брата.

– Благодарю вас, – сказал мистер Бенджамин, не отрывая взгляда от алтаря.

– Вы останетесь тут?

– Столько, сколько смогу, – ответил он. – Охота скоро начнется.

Оставив мистера Бенджамина молиться, я отправилась на поиски Лаона.

Гефсимания бурлила. Подготовка к охоте шла полным ходом. Люди с песочной кожей и немигающими стеклянными глазами облачились в красные камзолы и собирали стаи гончих.

Оседланные скакуны – не все они были лошадьми – нетерпеливо переминались во дворе, и копыта их стучали, будто град по оконным стеклам. Чешуйчатые твари шипели на меня, выбрасывая наружу длинные языки. Крылья хлестали возничих. Невозможно было отличить, когда хлопает оперение, когда трещит огонь, а когда – позвякивает чешуя. Развевались гривы, а из раскаленных ноздрей вырывались шлейфы сверкающей черной пыли.

Комната брата оказалась пустой, а его постель стояла нетронутой. Я вспомнила простыни Лаона на кровати Маб и подумала о сне, который гнала от себя вместе с ивами, рекой и перешептываниями. Затем подумала о том, как их сплетающиеся руки путались в выцветших зеленых лентах, которые я когда-то вплетала в волосы, и узел в груди снова заныл.

В бальном зале и длинной галерее по-прежнему оставались следы ночного беспорядка – опавшие листья и кучи тающего снега, перья и мех, выжженный узор на потолке.

– Мисс Хелстон! – раздался удивительно человеческий голос. – Какой приятный сюрприз.

Это оказался мистер Коппелиус Уорнер, часовщик. На нем была ярко-красная с черными лацканами куртка для верховой езды, а в руке он сжимал черный хлыст.

– Предвкушаете погоню, мисс Хелстон? – с воодушевлением спросил он, и от взгляда, которым мистер Уорнер рассматривал мое поношенное дорожное платье, стало так же неприятно, как от ползающих по коже муравьев. – Хотя я несколько удивлен, что королева не одарила вас более подходящим нарядом. На маскараде вы были восхитительны.

Я удержалась от замечания, что подаркам королевы доверять нельзя, и улыбнулась:

– Мне пора, мистер Уорнер.

– Но я ведь увижу вас на охоте?

– Конечно.

Когда я отказалась от его рукопожатия, часовщик отвесил глубокий театральный поклон, который, несомненно, должен был казаться игривым.

Лишь уходя, я подумала, что надо поинтересоваться у него, и, полуобернувшись, спросила:

– Вы не видели моего брата?

– Да, кажется, я видел его в конюшне.

В конюшне пахло серой.

Когда я заглянула внутрь, глаза защипало. Все было окутано дымом. Среди серых клубов тлели угли. Зловонные едкие кучи были сдвинуты к стенам.

Конюшня почти опустела, все звери фейри были оседланы и выведены во двор. По большей части закрытые ставни отбрасывали тени в длинный окаймленный стойлами проход. Многие стойла были зарешечены, словно клетки, и на то немногое, что было освещено, ложились темные полосы.

Приоткрыв рот, я ощутила вкус серы, соли и дыма.

– Лаон? – окликнула я.

Откуда-то из глубин конюшни донесся шум. По углам лежал черный блестящий уголь, а на полу валялось промокшее сено. Я очень осторожно пробиралась вперед.

– Запираю Диогена, – раздался из темноты голос брата. Из стойла послышался скулеж и отчаянное царапанье когтей. – Незачем ему присоединяться к этому безумию.

– Лаон…

– Да и тебе тоже, – добавил он. – Тебе нужно уйти. Прошлая ночь… прошлая ночь не должна повториться.

– Я здесь не поэтому, – мой голос звучал холодно, – я здесь из-за Бенджамина.

– Что? – В голосе у брата появилось замешательство. Он на мгновение прекратил седлать стоявшего перед ним коня. Тот тряхнул похожей на пламя гривой.

– Бледная Королева собирается убить первого новообращенного. – Я старалась говорить со стальной решимостью мистера Бенджамина, но у меня не выходило. – Она будет охотиться на него, словно на зверя, и ради великого дела он станет мучеником.

– Ч-что ты говоришь? – Лаон подтянул подпругу седла, стараясь не встречаться со мной взглядом.

– Она собирается убить Бенджамина. Вот к чему привели все твои планы.

Брат рассмеялся, и этот резкий звук причинил мне боль. Он был пустым и горьким. Конь заржал.

– И чего же ты от меня хочешь? – Слова летели с раскатистым ревом, в струящемся солнечном свете видны были брызги слюны, вырывавшиеся изо рта Лаона. – Ждешь, что я приеду и спасу его? Ты действительно думаешь, что это в моей власти?

Возможно, дело было в решимости мистера Бенджамина, в том, что он воспринимал все это как неизбежность, но время, проведенное с ним в часовне, укрепило во мне то же чувство неотвратимости. Мой разум больше не искал путей его спасения, не строил безрассудные планы, которые начинались и заканчивались бессмысленным бегством.

Как я не могла убежать от своего позора на балу, так и мы не смогли бы скрыться от воли Маб.