Джаннет Инг - Под маятником солнца [litres]

– Так это были вы?

– Ты почему-то очень старалась держать ту дверь запертой. Что на самом деле совсем не весело, – она тяжело вздохнула. – И все-таки по правилам учтивости следовало бы поблагодарить меня за вновь обретенную близость. Или вам не понравились мои уловки?

– Ваши уловки? – сказал Лаон. – Вы имеете в виду…

– Свой великий план, – она взмахнула в сторону часового механизма, обрамлявшего ее трон. – Грехи, которые я привела в движение, дар, который я вам преподнесла. Не вызови я вас в Аркадию, увидели бы вы подобные чудеса? Не посели я вас в своем собственном доме, переделанном для вашего удовольствия, осознали бы вы свою любовь?

– Так все это вы… – пробормотал Лаон. В нем почти не осталось неповиновения, лишь мрачное отчаяние.

– Я оплатила твою поездку, Кэти, и договорилась о встрече с мисс Давенпорт. Я солгала ей и позволила сделать поспешные выводы. В конце концов, нет лучшей приманки для ловли птицы, чем другая птица. И не запрети я читать дневники Роша, прочла бы ты их? Я сделала их запретным плодом, и от этого они стали только заманчивей. Я разожгла в тебе еще большее любопытство.

– Но зачем? – кулаки Лаона сжались, и в нем промелькнула страсть, которую я так любила.

Хотелось его утешить, но я вспомнила правду и ощутила горечь:

– Вам доставляет удовольствие нас мучить?

– Неужели это действительно было мучением? – Бледная Королева запрокинула голову и разразилась долгим звонким смехом. – Разве вы не должны меня поблагодарить? Тебя никогда не станут презирать и не заменят его ребром. – Она выдавила слово «ребро» почти презрительно. – Я дала вам новый Эдем, новый сад. Ваша любовь может стать совершенной.

Я прикусила язык и кивнула, не желая гневить злорадствующую королеву.

– Ты уже давно подал прошение. – Она широко и снисходительно улыбнулась. – Все еще хочешь попасть в самое сердце Эльфана, Лаон Хелстон?

Он колебался. Затем посмотрел на меня, и в его глазах появилось чувство вины.

– Я все еще хочу этого.

– Очень хорошо.

Бледная Королева повернулась ко мне и со слишком широкой улыбкой – так улыбаются, когда единолично владеют какой-нибудь тайной, – произнесла:

– Я дарую тебе свою защиту в пределах Аркадии. Ничему из того, что может видеть свет маятникового солнца, ничему из того, что оно может озарить, не дано повредить тебе и твоим близким, Кэтрин Хелстон. Клянусь несущим свет и связываю это с твоей кровью.

Когда я проснулась, стояли туманные сумерки. Лаона рядом не было, и я, почти сразу почувствовав, что хочу его, отправилась на поиски.

С фонарем в руке я брела по замку, цепенея от новых знаний. Я человек. Я влюблена в своего брата. Я в аду.

И одной из этих мыслей хватило бы, чтобы меня сломать, но я все еще держалась.

Каменные арки и сводчатые потолки Гефсимании выглядели привычно. Рош не мог об этом знать, но имя, которое он дал этому месту, оказалось пророческим. Хотя, возможно, он действительно думал о себе как о Христе, который обращался в саду к своему отцу и умолял пронести мимо горькую чашу. Последнее прибежище перед концом.

В несовершенном притворстве замка было больше милосердия, чем насмешки. Саламандра назвала его любовным посланием человечеству. Портретом, написанным кем-то слишком одурманенным, чтобы понять, что же он видит.

Брат нашелся в собственной запущенной комнате, которая пустовала слишком долго. Его пес несчастным черным ворохом лежал среди белых простыней постели. Когда я вошла, Лаон не обернулся, чтобы меня поприветствовать, а продолжил механически собирать вещи. Без малейшего следа томительных чувств он складывал рубашки, которые я ему сшила.

– Итак, – сказала я, – ты уезжаешь?

Он молчал.

Некоторое время я наблюдала, как он с дрожащим стоицизмом сворачивает одежду и упаковывает ее в сундук.

– А как же призыв? – произнесла я. – Призыв Маб, или Бледной Королевы, или Лилит, или как там ее зовут.

Лаон дернулся.

Колеблясь, я сглотнула. Прекрасно зная, что хочу сказать, я слишком хорошо понимала и то, что мы вовсе не те неутомимые первопроходцы, которых избрало бы миссионерское общество. Нам не хватает чистоты стремлений, силы духа, крепости веры. Наши умы могут затуманиться, а надежды – пошатнуться.

И все же мне хотелось поехать.

– А что еще я могу сделать? – спросил Лаон.

Скрестив руки на груди, я наблюдала, как он тяжело опустился на кровать. И ссутулился, закрыв лицо руками. Тяжесть, которую он с таким вызовом и решимостью нес, в конце концов сокрушила его. Несмотря на всю прежнюю усталость, в нем по-прежнему текли темные потоки гнева, гордости и горечи.

Но не более того.

– Пожалуйста, Лаон, – взмолилась я.

– Каких же слов ты от меня хочешь?

– Я хочу, чтобы ты ответил на призыв, – раздраженно бросила я. – Ради этого мы трудились. Ради этого ты сюда приехал. А мистер Бенджамин? Ему это нужно. Он собрался и готов к отъезду. Ты должен принять призыв, прежде чем вовсе от него отказаться.

– Я его получил, – огрызнулся он. Диоген тихонько заскулил в дальнем конце комнаты, словно почувствовав тревогу хозяина. – Знаю.

– И что же?

– Ты моя сестра, Кэти. После того, что я сделал… что мы сделали… я не могу. Не достоин. Не достоин тебя и всего этого, – ответил он. – Я должен вернуться домой, где Бог сможет меня судить. Достаточно я убегал от своих грехов.

– Но призыв…

– Он не отменит сделанного нами, – мрачно сказал Лаон. – Ничто не отменит.

– Вот именно! Они уже отыскали самый темный уголок наших душ и вытащили оттуда величайшие грехи. Они уже раздели нас догола и заставили взглянуть в лицо худшим сторонам наших «я». В лицо друг другу. Больше им ничего не сделать.

Он смотрел на свои трясущиеся руки, поворачивая их снова и снова. Широкие ладони и длинные прямые пальцы. У него красивые руки.

– Пожалуйста, Лаон, – упорствовала я. – Посмотри на меня, брат.

Он повернулся ко мне.

Несмотря на мятущиеся мысли, его голубые глаза оставались спокойными озерами, и я увидела в них себя. Должно быть, он тоже видел себя в моих. Двойное отражение, как в поэзии метафизиков. Тогда я попыталась поверить, что я такая же разумная и стойкая, какой он меня видит, и захотела, чтобы он тоже видел себя моими глазами. Мне нужна была такая сила и такая мудрость.