Наталья Солнцева - Ожидай странника в день бури [Золотые нити]

Слыханное ли дело? Мы потом обсуждали и грешили на князя Лопухина, что это он-де устроил свои масонские штучки, дабы прибавить себе весу в обществе. Но настроение было испорчено. Некоторые засобирались домой, а нашу барышню это очень взбесило. Ей, видите ли, хотелось танцевать, – а тут общество расстраивается! Мишель, конечно, кинулся ее успокаивать, развлекать, но она еще больше рассердилась. И заявила, что ежели гости разъедутся, то она все равно не позволит испортить праздник из-за какой-то несуразицы.

И пообещала всем, что после обеда покажет нечто необыкновенное, такое, чего они еще не видывали. Мужчины, очень заинтригованные, как всегда, пошли в курительную и велели туда подать хересу, а молодежь стала играть в фанты. Кое-кто уехал восвояси, но многие гости остались...

Я вышла на балкон, подышать немного воздухом, и увидела Мишеля. Ты знаешь, что им не залюбоваться нельзя, такой он стройный, молодцеватый, – блестящий, одним словом. И как ему идет военный мундир! Просто глаз не отвести. Только вид его был совсем не радостный. Он прохаживался вдоль тополиной аллеи и как будто все высматривал кого-то. Все оглядывался, останавливался, прислушивался. Я подумала, он барышню ждет. Она часто его дурила – велит прийти на свидание, а сама не явится. Что за дикая манера!

Вскорости начали мазурку играть, и я вернулась в зал. И тут... вообрази, дорогая Марго, наша барышня учудила-таки, – явилась на танцы в маскарадном костюме! Что за костюм, точно не скажу, – но определенно дикий. Обернулась какой-то красной парчой – до неприличия просто, бедра, ноги – все обтянула и за спину длинным хвостом забросила. Волосы у нее пышные, черные, как ночь, по плечам распущены, глаза жгучие, смоляные, губы алые, пухлые, и над губой эдакий персидский пушок. Все кавалеры так и застыли с разинутыми ртами. Они бы за этот пушок над ее губой пострелялись бы все, передрались бы, если бы хоть какую-то надежду могли иметь.

Но самое интересное, что при ее фигуре, при явной чувственной страстности барышня наша очень холодна всегда. Не знаю, естественно это у нее или притворство, но только, кроме Мишеля, она никогда ни на кого и не глянула.

Тут уже ночь в разгаре, все свечи зажжены, люстры пылают, – и она стоит посередине залы, а в ушах горят рубиновые серьги: единственное украшение, но какое! Я прямо рот открыла. И не думай, что только я, – все! Даже генеральша Левашева, которая без пуда брильянтов из дома не выезжает.

Что тебе еще сказать? Мишель пригласил ее на мазурку, потом на вальс, – все начали танцевать, веселиться, как будто не дворянское общество, а... не знаю, какое слово подобрать, но все это было до крайности смешно, отчасти даже неприлично. Как будто бы безумие на всех нашло.

Удивительнейшая, скажу тебе, это была ночь. Словно веселье никогда уж не повторится более... К утру почти все разъехались. Мишель тоже откланялся. Я видела, как он садился в экипаж. Барышня не вышла его проводить. Завтракать утром никто не явился, – все отсыпались.

А днем, когда барышня, бледная и унылая, вышла к чаю, – явился этот ужасный нищий странствующий монах. Ты понимаешь меня, Марго, как раздражают эти бродяги и попрошайки, – но господа их не гонят, напротив, всячески привечают, поят-кормят, едва только что ручку у них не целуют. Вот и доигрались!

Нищий этот начал ходить вокруг дома как тень, в окна заглядывать. Дождался, пока барышня выйдет в сад – и прямиком к ней. Она, конечно, ласково с ним разговаривала, а потом вдруг рассердилась и говорит ему:

– Нет! Нет! Ни за что!

Он спорить зря не стал и ушел. У барышни настроение совершенно испортилось. Она уж и чай пить не стала, ушла на балкон и долго-долго там сидела, – не то раздумывала о чем-то, не то плакала украдкой.

Я ходила в сад собирать ландыши, чтобы поставить на стол к обеду, и увидела там этого нищего. Веришь ли, меня прямо жуть взяла, и холод какой-то до костей пробрал. Капюшон его рясы так низко был надвинут на лицо, что я, как ни старалась, черты не смогла разглядеть. Это и клучшему, наверное, – почему-то мне кажется, что зрелище было бы ужасным.

В тот же день, вечером, приехал Мишель. Они с барышней очень долго разговаривали, как будто ссорились. Мне доложила об этом барынина горничная Лушка, которая страсть любит подслушивать. Она якобы слышала, как барышня говорила что-то про серьги и что нищий просил ее продать их ему. Продать! Вообрази себе! Что ж это за нищие, которые могут купить такие драгоценности?! Или он безумный? Еще мне Лушка призналась, что когда помогала барышне одеваться, то тайком глядела на эти самые серьги – больше всего ее поразило то, что ни у барыни, ни у барышни она их никогда прежде не видела. И где они лежат – не знала...

Я это все обдумывала и вспоминала целый вечер – как красные камни эти горели огнем, как будто они вобрали свет от всех свечей... Очень редкостная вещь.

Мишель уехал растерянный, ни с кем не попрощавшись. Барышня снова заперлась у себя в комнате, а ночью у нее случился приступ лихорадки. Вызвали доктора, который определил нервную горячку, велел соблюдать покой, лежать в постели и пить успокоительное. Старая барышнина нянюшка приготовила настой из трав и сама поила свою «дорогую девочку». На следующий день в ходе болезни наступил перелом, и барышня стала выздоравливать.

Однако у меня есть предчувствие, что дело далеко не кончено и что впереди еще много интересных событий. Я их все буду записывать в дневник, чтобы не забыть ничего и не перепутать. Когда вы с кузиной вернетесь из Европы, я вам напишу все подробности, как и что происходило.

На этом, пожалуй, буду заканчивать. Свеча догорает, и головная боль почти утихла. Надеюсь, это письмо вас застанет и вы в Бадене будете разгадывать нашу подмосковную загадку...

Остаюсь любящая вас, Полина».

Письмо в связке оказалось последним, и узнать, чем закончились описанные события, не представлялось возможным.

– Серьги с рубинами! Готов поклясться, они мне известны. Вернее, я уже где-то о них слышал...

Сиур взял письмо и пробежал его глазами. Ему хотелось прочитать между строк. Почему Тина выделила из всех именно это послание?

– Мне показалось, что письмо имеет отношение к дому, где жил Альберт Михайлович! – сказала она. – Тот самый «московский дом», по которому соскучилась Полина! Марго сохранила переписку и...

– Ну да. Иначе как оно попало на чердак?

– Потом этот монах или нищий, о котором она пишет...

– Человек в плаще! – подхватил Сиур. – Кого-то он мне напоминает!

Тина посетовала, что остальные бумаги, хранившиеся на чердаке, сожжены. Где теперь узнать, кто адресат письма? Кто отправитель? Как называлось описанное имение? Впрочем, не так все безнадежно, – дворянские фамилии Баскаковых и Полторацких, не говоря уже об упоминаемом масоне, князе Лопухине, были известны. Они могли дать ниточку. Но где искать? Краеведческие музеи, архивы?..