Литтмегалина - Омут

Меня ждет долгая ночь.

[Страницы вырваны].

[Несколько густо зачеркнутых предложений в начале страницы, прочесть невозможно].

Как бы ни было мучительно вспоминать об этом, но необходимо поставить точку в этой истории. Я всегда заканчиваю то, что начинаю. По крайней мере, сейчас я в состоянии это сделать. Не то чтобы мне стало лучше. Я просто научился с этим существовать. Хотя не уверен, сколько еще продержусь.

Итак, 17 сентября…

Ночью накануне изгнания мне с трудом удалось заснуть. Несколько часов я лежал под одеялом, обхватив ладонями затылок, упершись выпрямленными ногами в спинку кровати, и думал об одном и том же: как мне поступить? Смогу ли я нарушить клятву, которую дал жертве? Какое решение является верным? Вероятно, следствием всех этих переживаний стал явившийся мне совершенно нездоровый сон.

Мне приснилось, что я лежу на широком холодном камне, чувствуя спиной символ, вырезанный на его поверхности. Светало. Проникая сквозь ветки, лучи солнца падали на меня полосами, косо. Прямо надо мной висело что-то туманное и серое, как туча. Не колыхаясь, совершенно неподвижно. Оно не дышало и не мыслило, жило без жизни, но все-таки жило; необъяснимо и страшно. Я хотел вскочить и бежать, но мои руки и ноги были связаны. Длинные веревки тянулись к деревьям, обвиваясь вокруг столетних стволов. Я мог извиваться и рваться, раздирая кожу, но не мог освободиться, не способен был даже просто скатиться на землю с проклятого камня. Туча опускалась на меня, и я почувствовал ужасную боль всем телом. Боль расцветала во мне, поднималась из глубины, как будто изнутри меня вдруг начали прорастать кошмарные растения. И я закричал. Вокруг меня была одна туча. Потом у меня закончились силы и голос, и я умер, потому что боли было так много, а я уже не мог выплеснуть ее с криком.

Я проснулся, встал с кровати, еще чувствуя в теле эхо боли, наглотался таблеток и снова уснул, но очень скоро меня разбудил стук в дверь. Я оделся очень неторопливо, словно Лаош не ждал меня на крыльце, положил в карман маленький нож с выдвижным лезвием и вышел.

Первое правило финализации: не проводить финализацию, если хотя бы один из основных пунктов характеристики сущности неизвестен.

Лаош выглядел так, будто не спал никогда в жизни.

– Это далеко? – спросил я. – Если не очень, лошадей лучше не брать.

– Около сорока минут, – Лаош покосился на мою трость. – Для вас это нормально?

– Нормально, – отрезал я.

На молочно-белом небе мерцали оранжевые облака. Мы шли мимо беззвучных домов, жители которых спокойно спали – последние минуты до начала дня. И я решал, оставить им их призрачный покой или отнять его.

– Красивое небо, Лаош, – сказал я.

Он кивнул.

– Почему вы сказали «единственный сын, оставшийся со мной»? – спросил я. – Были еще дети?

– Они уехали. Шум Торикина показался им притягательнее, – кратко объяснил Лаош.

– Но вы говорили, что те, кто видел…

– Да. Но я запретил сыновьям смотреть на него.

– Вы хотели бы, чтобы они вернулись?

– Нет. Я сказал им, что, если они приняли такое решение, пусть убираются навсегда.

Я посмотрел на Лаоша и понял, что он действительно старый. Что его глаза не всегда были блекло-зелеными, они выцвели. По их выражению я не мог понять, солгал ли он, заявив, что больше не желает видеть своих детей, но я заранее знал, что он солжет, каков бы ни был его ответ.

Мы вошли в лес. С этой стороны он был не тем светлым лиственным лесочком, что разделял город и деревню. Больше елей. Мрачнее и сумрачнее. «Ровеннские леса, – подумал я в странном упоении. – Никто не может вообразить всего, что в них случается и случится».

– Как это будет происходить? – спросил Лаош.

– Как обычно , я надеюсь, – уклонился я и перешагнул выступающий из земли корень. Я знал, Лаош хочет спросить меня о принятом мною решении, однако он молчал, а сам я не хотел говорить об этом.

Лес потемнел, казалось, мы зашли в глухую-глухую чащу, хотя до деревни было недалеко. Под ногами все чаще мелькали фиолетовые ломкие стебли дальминиса.

«Бедная девушка. Я бы многое отдал за то, чтобы узнать, кто ты и что с тобой случилось до того, как ты попала в деревню», – подумал я.

Пункт первый: предыстория сущности.

– Это здесь, – сказал Лаош и неуклюже, как слепой, побрел меж еловых веток.

Вслед за ним я вышел на маленькую поляну. Дальминис здесь вытеснил все другие травы, окрасив поляну в фиолетовый цвет. Жертвенный камень был широкий, гладкий, белый. Опаленные растения окружали его черным кольцом. Я представил себе – хотя мне было достаточно вспомнить свой сон – как это: лежать на этом камне, умирать на нем, опутанный веревками, как паутиной. Я пожалел, что перед выходом не позволил себе принять еще пару таблеток – они замедляют реакцию, а мне для процедуры требовалась определенная ловкость. Сожженные стебли, черные, негибкие и хрупкие, превращались в пепел, когда я наступал на них. Мне стало как-то особо неприятно от этого. Длинные иглы сосен, подступающих близко к жертвенному камню, словно оплавились. Когда я ухватил несколько игл и потянул, они отделились без всякого усилия, уже практически отмершие.

– В таком месте, как это, мгновенно обретаешь истинную веру, – я сжал иглы в кулаке, они сломались, и на ладони остался темный след.

– Все восстановится со временем, – заметил Лаош.

– Чтобы быть испоганенным вновь.

Лаош взглянул на меня безгневно и просяще.

Мне было жаль поляну. Еще больше жаль девушку тяжелой, душащей меня жалостью – я больше не мог игнорировать это чувство. Что-то действительно происходило со мной. Никогда прежде я не жалел ни одну блуждающую душу. Они умерли, и я должен сделать так, чтобы они ушли и не причиняли вреда живым. Просто сделать свою работу. Все было нормально, пока я рассуждал таким образом. Но кто знает, что происходит с ними над или за пределами нашей реальности. То, что мучило их, находится в этом мире, и то, что способно спасти, тоже здесь. Не значит ли это, что, изгоняя их, мы отбираем у них возможность найти умиротворение?

Неужели за те несколько месяцев, когда, удалившись от дел, я лечил свою ногу, я стал таким мягкотелым? Не то качество, которое я хотел бы иметь.

«Я должен работать», – напомнил я себе. Я собирался нарушить главное правило, но не был уверен в том, что у меня вообще был выбор – нарушить его или нет.

Веревки лежали возле камня; другие, провиснув, тянулись к нему от деревьев.

Я достал нож. На веревках были заметны следы крови, до которых я дотрагивался с волнением. Ее кровь; мне было почти больно осознавать это. Я начал распутывать тугие узлы, поддевая их кончиком ножа. Лаош отстраненно смотрел на камень.