Тим Пауэрс - Последние дни. Том 2 [litres]

– Я… не могу вспомнить, – ответил Кути. – Но я помню, что был какой-то (какой?) разговор о Зеленом…

– Это будет «несчастная доблестная Пламтри», – громко перебила Анжелика, – и вы, мистер. Коди симпатична мне, но все вы или убивали… – Она ткнула рукой в сторону бородатого мужчины, сидевшего в задней части грузовичка, – его , или подстрекали к убийству, и если кто-то должен умереть за это, воздать своей жизнью, то, конечно, толпа Пламтри.

– Дионис решит, – сказал Скотт Крейн. – Это его шоу.

– Вон Костыль уже вызвался. – Салвой заговорил быстрее. – Дайте мне говорить. Кути не ребенок! Кути, ты можешь убить его – просто помочь в добровольном самоубийстве – и сам станешь королем; Крейн стар, и силы к нему еще не вернулись… Пусть он идет домой и разводит розы на покое, а ты сможешь забыть и о том убийстве, и обо всех своих грехах – благодаря pagadebiti . Король всегда может раздобыть бутылочку. Ты пока не говори, ты слушай! Подумай об этом, ты должен был почувствовать вкус этого, когда Крейн был мертв. Чувственно-сознательное восприятие всего американского Запада: как он потягивается, хрустя суставами и нагретыми солнцем горами и автострадами на рассвете, пьет талые воды с гранитных бастионов Сьерра-Невады через Оровилльскую плотину, вдыхая и выдыхая все миллионы страданий, рождений и смертей! – Голос Салвоя окреп. – Давай работать вместе, мальчик!

Кокрен увидел, как оттопырилась нижняя губа Кути, увидел, как в его глазах блеснули слезы, и внезапно испугался, что Салвой откажется от этого опасного диалога и неожиданно подсунет вместо себя глухую Дженис.

Он набрал в грудь воздуха, но не успел ничего сказать: Кути перевел взгляд с Пламтри на собаку и внятно произнес:

– Мама!

Пес лизнул его в лицо, Анжелика обняла.

Лицо Пламтри начало меняться, Дженис озадаченно, хмуро смотрела с него уже в тот момент, когда подросток заговорил, и еще несколько мгновений лицо дергалось, отражая противоборство разных личностей, и в конце концов узнаваемый голос матери торжествующе воскликнул:

– Ха! Я все же вышла в мир! – Глаза, которые вроде бы были посажены ближе, уставились, моргая, на Кокрена. – Мы едем к морю? Вы собираетесь наконец-то отправить ее в края, лежащие за Индией?

– О Коди, – простонал Кокрен.

Пламтри вжалась в спинку сиденья, но «кто за Дамой» снова сработало: следующий вопрос был задан уже голосом Коди:

– Боже, это был он , да? – Она снова плюнула на пол. – Больше не позволяйте мне спать. Едем скорее в этот проклятущий храм на полуострове и побыстрее покончим с расплатой .

Кокрен обнял ее за напрягшиеся плечи, и тут до него дошло, что она-то все время знала, что для нее воздаянием станет собственная смерть.

Но он твердо решил умереть вместо нее.

Темные тучи совсем разошлись, и когда Пит медленно вел грузовичок по служебному проезду за яхт-клубом, небо над причалами Форт-Мейсона налилось густо-алым. Асфальт кончился, под шинами захрустел мокрый песок; Кокрен увидел, что цепь с табличкой «ВЪЕЗД ВОСПРЕЩЕН» висит на прежнем месте.

– Снова краску обдирать… – вяло произнесла Анжелика.

– На сей раз хоть стрельбы не будет, – сказал Пит.

– Это было бы замечательно, – вставил Кокрен.

– Когда-нибудь, – донесся хриплый голос Скотта Крейна из задней части грузовика, – я обязательно попрошу рассказать мне обо всем этом. – Он говорил рассеянно и, моргая и щурясь, пытался смотреть на красное небо впереди. – Мой первый рассвет, – сказал он. – Очень яркий. – По его широким скулам катились слезы, возможно, из-за того, что он смотрел на рассветную полосу.

Пит перекинул рукоять на первую передачу; Кокрен услышал, как захрустела, натягиваясь, цепь, а потом ее разорванные концы задребезжали в низких кустах по сторонам дорожки.

Кокрен опустил окно и, не замечая пронизывающего утреннего холода, глубоко вдохнул морского воздуха. Пахло не только морем, но и цветами, и свежевскопанным суглинком, и он увидел, что придорожные анисовые кусты, коричневые и сухие две недели назад, сделались ярко-зелеными и выбросили крошечные белые цветы.

Пит медленно – хотя тормоза все же скрипнули – остановил машину в нескольких ярдах от уходящей вниз каменной лестницы, по которой Анжелика несла под дождем скелет Крейна две недели назад, когда с неба падали мертвые птицы, и Кокрену показалось, что он видит за каменными стенами медленно переливающееся мерцание.

Лицо Кокрена было мокрым, а во рту, напротив, пересохло; он дышал, мелко хватая воздух, и мысли скакали у него в голове, так и не превращаясь в целые фразы: «Мы все пойдем туда, но не все… Я, а не она… Но я надеюсь, думаю , ты… Не может быть, чтобы нельзя было… Но я, а не она, я, а не она…»

Он не мешкая открыл дверь и, когда спустился на песок, перемешанный с мелкой галькой, держался на ногах вполне твердо, и даже устоял, когда большая черная собака выскочила следом за ним и толкнула его под колени. Он протянул руку и поддержал Пламтри, выпрыгнувшую из машины. Взвизгнули ржавые петли – это Пит откинул заднюю дверь.

Пламтри смотрела на юг, туда, где за узким заливом белели фасады Марина-дистрикт; все окна были темными, однако на тротуарах Марина-Грин можно было разглядеть нескольких велосипедистов.

– Мой родитель, вероятно, сказал вам, что я умру здесь, – тихо произнесла Пламтри, – и не исключено, что он прав. Мне кажется, я ничего не имела бы против – я знала, что это могло входить в цену отмены убийства, – если бы не познакомилась с тобой, Сид.

Кокрен открыл было рот, но не придумал, что сказать. Если бы ему самому удалось в свое время достичь воздаяния за убийство, они с Коди не встретились бы вовсе.

– Я… я чувствую то же самое, – выдавил он после паузы.

Слабый ветерок доносил от воды тихую музыку, далекие колокольчики и струны вели мелодию, которую он знал и давно любил, и она ярко и чуть ли не весело облекала сердцевину ностальгического отчаяния в нарочитую беззаботность. Практически в каждом такте он почти точно угадывал следующую ноту – он даже мог бы подпеть мотив, если бы у него не перехватило горло от горя, – и он знал, что это лишь бридж [41] Раздел музыкального произведения, контрастный по своему содержанию окружающим разделам и подготавливающий переход (или возвращение) к основной музыкальной теме. , что мелодия скоро вернется к тщетной доблести основной трагической темы.

Скотт Крейн подошел к беломраморной лестнице и на мгновение остановился, глядя вниз на вымощенный булыжником причал. Потом сел на сломанную коринфскую колонну и уронил голову на руки. Кровь все еще текла из его ушей, и в усиливавшемся свете босая правая нога сияла красным.