Владимир Корчагин - Женщина в черном

Каково же было его удивление, когда в этом грязном, захламленном дворе, в самом дальнем углу, зажатом между глухой кирпичной стеной и мусорным ящиком, он увидел Кольку. Тот сидел в неестественной, скрюченной позе и словно дремал, уронив голову на плотно сжатые колени.

— Коля, здравствуй! — окликнул его Никита. — Что ты тут делаешь?

— Ничего не делаю, просто сижу, — ответил мальчуган, не меняя позы.

— Так ты что, не нашел места почище? Здесь дышать нечем от грязи.

— Зато никто не видит.

— А что у тебя за нужда от всех прятаться? Время-то — скоро вечер. Пойдем со мной.

— Нет, не могу, — упрямо замотал головой Колька.

— Как не можешь? Что у тебя случилось?

— Ничего не случилось. Только вот штаны порвал. Ну и… Жду, когда стемнеет, чтобы никто не видел.

— Штаны порвал! Сильно? А ну покажи.

— Да что показывать-то… Вон, видишь, — Колька чуть приподнялся с земли, и Никита увидел, что выражение «штаны порвал» было более чем мягко сказано: то, что осталось от этого непременного атрибута мужской одежды, не могло прикрыть и самых сокровенных мест Колькиного тела.

— Да, штаны пострадали основательно! — покачал головой Никита. — Как же нам быть?.. А вот как! — Он мысленно прикинул, что у него осталось в карманах от стипендии. — Ты посиди тут, а я постараюсь найти другие штаны.

— Где ты их найдешь?

— Это уж мое дело. Ты только жди меня. Никуда не уходи.

Колька шмыгнул носом:

— Ладно, подожду.

— Так я быстро. — Никита спустился на рыночную площадь и поспешил к магазину, где недавно решался исход пари подвыпивших стариков.

За прилавком стояла все та же молодая продавщица, и Никита не без смущения попросил показать ему детские штанишки на мальчика лет шести-семи.

— Теперь вам понадобился детский костюмчик? — не преминула съязвить острая на язык девица, видимо, узнав Никиту.

— Да… у племянника день рождения, понимаете… — пробормотал он, пряча глаза.

— Понятно! — усмехнулась продавщица. — Вот вам самое лучшее из того, что у нас есть. А курточку не желаете?

— Нет, курточку не нужно. А вон ту рубашку, пожалуй, покажите.

Голубая тенниска с отложным воротником как нельзя лучше гармонировала со стального цвета брючками из джинсовой ткани, и через минуту Никита вышел из магазина с тугим свертком в руках. Путь его лежал мимо знакомого пивбара, где он вновь увидел захмелевших стариков, а в памяти тотчас всплыл их недавний спор о «монстре Гридина». «Вот и я попался бы сейчас на крючок, если б меня так же обвиняли в создании какого-нибудь монстра, — усмехнулся Никита. — Мог ведь Лев Яковлевич всего-навсего пожалеть какого-то оборвыша и ему тоже вздумалось приобрести для него костюмчик, а может, и заказать костыли несчастному. А я развесил уши! Будто невесть какую улику подбросили эти болтуны». Он ругнул себя крепким словцом и пустился на выручку маленького друга.

Колька ждал его все в том же углу и, по-видимому, уже смирился с тем, что Никита не смог выполнить своего обещания: сверток в его руках никак не ассоциировался с ожидаемыми штанами. Поэтому он не задал даже никакого вопроса, а лишь молча вздохнул и снова уронил голову на сомкнутые колени.

— Ну что же, Коля, давай переодеваться, — сказал Никита, разворачивая бумагу. Глаза мальчика расширились от удивления:

— Ой, что это?

— Да вот принес тебе штаны и рубашку.

— Но ведь это… Это же совсем новое! Нет, я не надену.

— Почему не наденешь?

Он с тоской посмотрел на свои грязные ноги:

— Так я же… Я могу измять и испачкать. Как ты тогда нее это домой понесешь?

— А ты постарайся не мять и не пачкать. И никуда я ничего не понесу. Все это теперь твое, мой подарок тебе.

— Как подарок? Значит, насовсем? — все еще не мог поверить Колька.

— Конечно, насовсем.

— Ну, спасибо, дяденька. Только… Что я мамке-то скажу?

— Так и скажешь, что все это подарил тебе дядя Никита, твой хороший друг.

— Я уж говорил о тебе. Она знает, что ты хороший.

— Ну и ладно. А теперь переодевайся скорее. Да пойдем пообедаем. Я с утра ничего не ел.

А когда они вышли из столовой и Колька, боясь испачкать новые штаны и выронить пакет с булками для матери, осторожно перебирался через заваленную строительным мусором площадь, Никита спросил:

— Как сейчас здоровье у мамы?

— Сейчас ничего. Да вот жулики недавно к нам забрались.

— Жулики?! И много чего украли?

— Нет, ничего не украли, только замок сломали и переворошили все вещи в комнате. Мамка говорит, это они тот сверток искали, о котором я сказывал.

— И нашли его?

— Нет, мамка хитрая, в самоварную трубу его запихала — попробуй найди!

— Но как воры пронюхали про этот сверток?

— Как пронюхали? Мамка говорит, это дед их подослал. Он, дед-то, оказывается, выгнал бабушку с мамкой, когда она еще маленькой была. Выгнал и ничего с собой не дал. Вот бабушка и утащила у него сверток-то. Ну а дед вспомнил теперь о нем и, видно, жалко стало. Только зачем он им всем дался? Я ведь заглянул в него все-таки. А там одни бумажки…

— Бумаги, говоришь? Бумаги, Коля, тоже могут дорого стоить.

— Да они все исписанные. Ни одного чистого листка.

— Тем более. Сейчас тебе этого не понять. Но если бы ты смог прочесть…

— А я могу. Бабушка научила. Только по печатному. А там все по письменному. Правда, два слова есть и по печатному. На первом листке.

— И что же это за слова? — насторожился Никита.

— Сейчас вспомню. Значит, так. Сначала — «институт»… Да, точно — «институт». А дальше — смешное такое слово. Как его?.. Имм… — Колька смешно наморщил лоб: — Имм… «иммулоногии». Да, «институт иммулоногии»!

— Институт иммунологии, наверное? — догадался Никита.

— Может, и иммунологии. Только иммулоногии — красивше. Иммулоногии! — снова повторил он, хлопнув себя по коленям. — Мировецкое слово!

— А мама не объяснила тебе, что значит это слово?

— Да я и не спрашивал. Очень надо!

— Но что-то заставляет ее прятать эти бумаги?

— Назло деду, наверное. Раз он выгнал их с бабушкой. Так ему и надо! Ну, я пошел, дяденька. Вон он, наш дом, — указал Колька на приземистый барак в конце площади. — Крайняя левая дверь — прямо в нашу квартиру. Ух, как удивится сейчас мамка! Спасибо тебе, дяденька Никита.

Мальчик помахал рукой и затрусил через площадь, все так же стараясь не испачкать новые штаны и бережно прижимая к груди бумажный пакет. А Никита, как остановился на обочине тротуара, так и остался стоять, будто пригвожденный последними словами мальчугана.

Институт иммунологии… Что могли значить эти слова? То, что в загадочном свертке какая-то научная рукопись по иммунологии? Или заключение какого-то эксперта о неблаговидных делах, творящихся в институте? И почему и бабушка и мать Кольки так дорожат этими бумагами? Что мог хранить у себя неизвестный однофамилец академика? И кто он такой? Не столь уж распространена эта фамилия — Гридины. Помнится, Инга упоминала о некоем двоюродном брате Льва Яковлевича. Он тоже, несомненно, Гридин. Но если так… Никита даже присвистнул от внезапно вспыхнувшей догадки: «Двоюродный брат… А что если этот двоюродный брат и Колькина бабушка… Ну, ясно! — он хлопнул себя по лбу. — Ясно, кто выгнал несчастную женщину с ребенком из дома и ничего с собой не дал. Вот откуда это поразительное сходство Кольки с Ингой: они просто четвероюродные брат и сестра. Инга — внучка Льва Яковлевича, Колька — внук его двоюродного брата. Как я сразу не догадался, кто этот высокопоставленный дед Кольки?» Но брат Льва Яковлевича, по словам Инги, был профессиональным партийным работником и, следовательно, не мог иметь никакого отношения к институту иммунологии. Каким же образом попали к нему какие-то ценные бумаги этого института? И почему он снова пытается ими завладеть? Нет ли и здесь какой-то связи с научными исследованиями академика Гридина и теми тайнами, которые мучают Ингу? Вот она, новая загадка!