Иван Олейников - Лодейцин

…

Второй момент – когда они глубоко окунулись в психологию.

– Все мои действия, не ведущие к продолжению жизни, это, как вы выразились, придуривание. Абсолютное и стопроцентное, как бы это ни выглядело со стороны. Действия могут казаться полезными для меня, но если я не вижу в них продления жизни, то все они только прикрытие, чтобы меня не разоблачили. И обратно: если действие увеличит мою жизнь, то оно может казаться вредным для меня, но это совсем не так.

– То есть, нет никакого мотива, кроме продления существования?

– Именно.

– Но может хоть что-то помимо этого? Хоть тень каких-нибудь желаний? Намек на другие радости.

– Никаких теней и намеков. Радость жизни в продлении жизни.

– Мне это что-то напоминает.

– Да, обычно так говорят, имея в виду продолжение своих генов в потомках или продолжение души: зависит от личного мировоззрения.

– Хорошо, но ваша радость от продолжения, она всепоглощающая? Может есть проблемы, беды, как вы их переживаете?

– Не может быть чего-то всепоглощающего, если это одно и ничего другого нет. Поглощать что? Вы всё никак не можете представить. Ни беды, ни проблемы, ни радости – ничего этого нет по отдельности. Всё – одно. Близкий термин в языке – воля. Надо только представить, что воля одна и не мечется по сторонам.

…

Подробно о заражении.

– Когда я пил тот коктейль с наркотиком, то преобразился на половине стакана. Я протрезвел, разум включился на полную мощность, всё как сейчас. Я тут же вычислил, что лучше еще притвориться пьяным, немного посидеть и уйти домой. Нельзя было показать бармену, что что-то не так. Он был нужен. Например, именно через него я потом узнал, что следует избегать глубокого сканирования. В тот вечер, еще не выйдя из бара, я хорошо рассчитал свою будущую жизнь и многие годы почти не отклонялся от плана.

– Вас не беспокоило что есть другие зараженные?

– Очень беспокоило. Хорошо, если бы они заразились как я. Но что-то могло пойти по-другому. Они могли себя выдать, и полиция вышла бы на меня. Уже тогда я стал плотно готовиться к сопротивлению. Поверьте, я дал бы хороший бой.

– Они и выдали себя, но в разное время и по-разному, полиция не связала их случаи воедино. Расскажите, как бы вы сопротивлялись, если бы вас попытались задержать? Пожалуйста, побольше деталей.

Здесь большой кусок допроса был вырезан цензурой, и запись продолжилась с момента:

– Обещаю вам еще полчаса, но за это прошу вашей консультации, – предложил Уоннел.

– С удовольствием помогу, – обрадовался Цеб.

– Как бы вы посоветовали улучшить безопасность титанов? Как лучше организовать работу полиции? Как эффективнее выявлять зараженных? Что улучшить в работе цензуры в случаях, подобных вашему? Прошу в подробностях.

И после этого еще огромный вырезанный кусок.

…

О выгоде быть политиком.

– Почему после заражения вы стали именно чиновником? – спросил следователь.

– Легко объяснимо. Во-первых, мне нужна была деятельность, в которой нет обязательного психиатрического обследования, чтобы не попасть на глубокое сканирование мозга. Следовательно, колонисты, доктора, многие производственники и почти все юристы для меня исключались.

– Вы ошибаетесь, колонисты не проходят обязательного обследования.

– Это вы ошибаетесь, – возразил Цеб. – Рядовые и сержанты не проходят, а всем кто выше не избежать его.

– Ну и дослужились бы до сержанта.

– Опасно. Там всё по приказу. Хорошо служишь – дадут лейтенанта, не спросят. А если нарочно служить плохо, так и просидишь в рядовых. Мало возможностей, разве что оружие.

– Свободную деятельность вы, понятно, не рассматривали. Рабочих, наверно, тоже. Но почему было не остаться артистом? Продолжать карьеру в музыке.

– А здесь уже вторая причина – медицинское обслуживание. Я хочу долго жить, мне нужно самое лучшее. У кого полное лечение: политики, юристы, колонисты – всё. Даже у ученых и преподавателей есть ограничения, хотя обычно думают что нет.

– Что насчет свободного юриста?

– Он на то и свободный. Ни власти, ни доступа к информации. Всю жизнь ходить свидетелем по вызову или консультировать, вот и все возможности.

– Понятно. Значит только политика?

– Естественно, – сказал Цеб. – Нет обязательного психиатрического обследования, доступ к информации, хорошие деньги, полное медицинское обслуживание. Если бы не та дурацкая первая болезнь, из-за которой всё закрутилось, я и сейчас был бы чиновником.

– Думаете она не связана с вашим заражением в молодости?

– Нет-нет, совсем разные вещи.

– Кстати, расскажите ваши планы, если бы вас не разоблачили.

– Планы всё те же. Тянул бы до последнего, а когда почувствовал что умру со дня на день, напал бы на титан и заморозил себя в криокамере.

…

Накануне операции Уоннел спросил Цеба:

– Когда там точный срок, напомните?

– Завтра в 23 часа 20 минут.

Следователь откинулся на стуле и сказал:

– Знаете, думаю нечего тревожить врачей так поздно. Лучше отложим до послезавтра. После обеда и приступим.

– В 15 часов? – спросил Цеб.

– Ну, пускай так, – равнодушно согласился Уоннел.

Цеб начал с жаром благодарить следователя.

– Большое вам спасибо, господин Уоннел! Послезавтра в 15 часов. Вы меня так обрадовали!

Он улыбался и смотрел чуть не со слезами. Его гнилой мозг быстро высчитал, что следователь может и передумать, а значит надо радушно улыбаться и искренне благодарить, повторяя вслух подаренный срок. Мне было противно и жалко видеть такое поведение. Уоннелу, думаю, тоже. Он быстро закончил допрос и передал Цеба надзирателям.

Через день, за час до операции, Цеба со всеми предосторожностями доставили в тюремный медицинский бокс. Его подключили к оборудованию и оставили одного. Уоннел вышел с ним на связь.

– Господин Цеб, – сказал следователь, – через час срок вашей операции. В целях безопасности операция начнется позже этого времени, но вы не узнаете насколько позже. Вы уснете мгновенно, но не будете знать когда. Поэтому, прошу вас, сохраняйте спокойствие, не пытайтесь сопротивляться и наслаждайтесь дополнительным временем.

– Спасибо, господин Уоннел! – благодарил Цеб. – Пожалуйста, подольше. Каждая секунда для меня как божий дар.

Он улыбался и плакал от осознания, что ему дарят еще немного времени.

После операции Цеб потерял память о более чем сорока годах своей жизни. Больные клетки были убиты, здоровые освободились, и взаимодействия между ними вернулись в то состояние, в котором они были до заражения. Цеб как бы снова стал молодым человеком двадцати восьми лет, когда был просто талантливым музыкантом, ведущим богемную жизнь, хорошим парнем, и близко не помышлявшим ни о какой политике. Он не помнил ничего из последующих лет, плюс забыл и несколько дней до заражения.