Владислав Алейников - Энтропия

Навигатор в моем телефоне показывал, что находился в пригороде. До самого же Красноярска оставалось еще около десяти километров. На чудесное появление общественного транспорт среди ночи я не рассчитывал, так что решил преодолеть остаток пути пешком.

Шагая по плохо освещенной улице вдоль деревянных домов разного покроя, я услышал специфическое рычание мотора КамАЗа. Обернувшись, я увидел двигающийся в попутном мне направлении самосвал с оранжевой кабиной. Даже в темноте было видно, как копоть, вылетающая из его выхлопной трубы, заворачивалась клубами. К моему удивлению, первый попавшийся попутный транспорт остановился. Водитель, внимательно выслушав мою краткую историю о том, что я пассажир поезда, сбившего легковушку на переезде и опаздывающий на самолет, любезно согласился меня подвезти до города. Правда, он оказался чрезмерно болтливым. Что-то там про транжиру жену, плохие дороги, своего работодателя и его мать. Я подумал, что, наверное, затем он и подобрал меня с дороги. Ему нужно было выговориться. Но, как говориться, лучше плохо ехать, чем хорошо идти. Тем более, десять километров – не малый путь. Так что, выразив слова поддержки и выдав порцию одобрений, я поблагодарил парня в мазутной робе и, захлопнув за собой оранжевую дверь кабины, отправился на стоянку такси, к которой меня подвезли.

На сей раз, водитель оказался молчаливым. Теперь я ехал в абсолютной тишине. От этого было немного неловко, и я попросил включить радио. Не знаю, с чем это связанно. То ли до нас дошла культура поведения в такси, то ли он не знал языка, будучи на вид уроженцем средней Азии. Как бы там не было, отсутствие необходимости участвовать в ненужном разговоре оказалось полезным. За то время пока мы ехали в аэропорт, я успел купить авиабилет на ближайший вылет в Питер с короткой пересадкой в Москве, попутно насладившись достопримечательностями города, в котором я ни разу не был.

По пути следования мы проезжали мост через могучий Енисей, над которым с рассветом повис густой туман. Сквозь него едва виднелись массивные баржи и теплоходы, спящие на причалах у его берегов. Еще мое внимание привлекло здание со стеклянным куполом и колоннадой по центру, сильно походившее на здание Берлинского Рейхстага. Стеклянный купол венчала Гиппократова чаша с обвившей ее змеей. При всем сходстве с обителью Германского Бундестага, надпись на арочном своде гласила, что это здание принадлежит медицинскому университету, а не парламенту.

Перелет, суммарно занявший четырнадцать часов, показался мне целой вечностью. Причиной этому была интересная особенность, которую я выявил – я не мог спать. Просто закрывал глаза и сидел, пока не надоест, словно забыл, как это делается. Та же беда была и с едой. Конечно, свой выбор между рыбой и курицей я все-таки сделал, и даже немного поел, но в силу ненадобности набивать требуха, пища казалась неприятной биомассой. Даже двойной эспрессо, купленный мною по прилету в город мостов и каналов, показался отработанным моторным маслом. Вот такой он, мир условного будущего.

Петербург встречал дождем и серостью, словно я его и не покидал. С того момента, как проводник в поезде меня разбудила, прошли сутки. Восемьдесят два процента насыщения кислородом показывал маленький дисплей пульсоксиметра на последней фотографии, приложенной к е-мейлу. Это значило, что мое настоящее тело, находившееся в квартире Олега, медленно теряло силы и угасало. Письма я получал из времени, в котором находился, что давало мне фору. Но стоило не забывать, что все происходящее на этих фотографиях, через два дня случиться и с настоящим мной.

Как и было договорено перед отправлением, по пути из аэропорта в клинику я набрал номер Фрейда. Он долго смеялся в трубку, объяснив свой комедийный припадок тем, что он разговаривает с путешественником во времени, которому только что закончил менять подгузник. В больницу он приехал без опозданий вместе с Олегом на его машине. Последний же, на глазах терял остатки волос, с и без того порядевшей головы, наворачивая вокруг меня круги и пытаясь поверить в происходящее. Мне и самому было трудно поверить, что мои друзья, которые ничем не отличались от тех, что в настоящей жизни, всего лишь часть математической производной событий настоящего, если это можно так назвать. Как все сложно.

Замысел был таков: устроить агрессивную проверку всех, кто вызывал хоть какие-то вопросы и без каких-либо нежностей. В случае необходимости допускался и жесткий прессинг. Олег встретил предложение отрицанием и новой беготней по кругу. Через его потерянные глаза просматривалось кипящее в голове серое вещество. Я даже не удивился бы, если он от перенапряжения потерял сознание. Аргумент Фрейда о том, что мы в альтернативном измерении, которое существует только благодаря мне, подкрепленный дубликатом моего тела, лежащим у него в квартире под капельницей, немного остудил и заставил его прийти в себя, пусть и не без труда.

Распечатанные на бумаге списки сотрудников клиники, разложенные на капоте форда, похожие не те, что я получил по электронной почте, были уже исчерканы карандашом и синими чернилами. Напротив имен людей, имевших допуск к медицинским документам пропавших, стояли галочки. Врачи и лаборанты, проводившие непосредственное обследование и проверку анализов были обведены вкруг либо подчеркнуты. По каждой их этих персон к спискам прилагалось отдельное досье, содержащее фотографию, характеристики, протоколы допросов и опросов лиц подтверждавших их алиби. Все из этих людей по результатам многочисленных проверок оказались чисты. Тот самый классический случай, когда следствие зашло в тупик.

С началом рабочего дня, мы заняли отдельное помещение в больнице. Оно представляло из себя небольшой смотровой кабинет, за которым находилась вторая комната, уже большего размера и не имеющая отдельного выхода. В смотровой кабинет по одному приглашались люди из списка. Сначала это были врачи и медработники, чьи фамилии обведены карандашом. За ними последовали и отмеченные галочками люди, обладавшие доступом к медицинской документации.

Порядок был таков: на входе в кабинет стояла коробка, в которую вошедший обязан был положить свой телефон, предварительно его отключив, а после окончания допроса пройти в следующую комнату, где оставался без всяких средств связи с внешним миром и в любой момент мог быть повторно вызван. Мы же, подобно Тройке НКВД из тридцать седьмого года, сидели за большим письменным столом и каждый раз начинали допрос с утверждения, что нам уже все известно. Председательствовал в нашей репрессивной коллегии Олег. Иногда он резко повышал тон и даже переходил на нецензурную брань. У некоторых это вызывало негативную реакцию – они требовали предоставить им адвоката и кричали о своих правах, других же бросало в истерику, и тогда уже нам приходилось утешать беспричинно напуганного человека.