Владислав Алейников - Энтропия

Я едва сдерживал улыбку, стараясь говорить серьезным тоном.

– Я? Клеил? Да ты брось.

Кирилл демонстративно отвернулся к окну.

– Ты ее номер себе на руку записал, рассказываешь мне тут.

– Э-э, мужик, смотри, – он протянул мне ладонь с надписью. – Я записал номер Рейндж Ровера чтобы его не забыть, а номер я так спросил, для отвода глаз.

Кирилл смотрел на меня известным мне взглядом. В нашем кругу он означал: «Я тебя уделал, сосунок!».

– Мать твою, точно. Я растерялся и не подумал даже.

– Не подумал даже, – язвительно передразнивал меня Кирилл. – Что ты за пророк-то такой? Если бы не я, уехал бы с пустыми руками.

– И не говори, спасибо.

– Да не за что. Теперь выкладывай трюк с кошкой.

– На руке был браслет с именем.

– Браслет? Так просто? Скукотища. А я то, уже напридумывал себе…

22

Мне приснился кошмар.

– Они все погибли из-за тебя! – кричала в мой адрес промокшая под дождем мать Кирилла.

Он показывала жестом руки на заколоченные гробы, стоявшие на подпорках около свежее раскопанных могил. От их дубовых крышек отскакивали капли дождя, падающие под прямым углом и разбрасывающие в разные стороны брызги.

Я никогда не видел даже фотографии матери Кирилла. Наверно поэтому в моем сне она так сильно была похожа на Ирэн.

– Это все сделал ты! Ты вмешался, ты позволил этому случиться.

Она наседала на меня и, источая неприятный запах изо рта, лезла мне практически в лицо.

Я открыл один из гробов, в нем лежало тело девушки-туркменки, из отряда беженцев, спасенных нами от лавины в горах Алтая во время перехода границы. На ней была та же самая одежда, что и тогда. Это казалось каким-то нелепым.

– У всего есть свои последствия, – сказал Фрейд, закрывая крышку гроба. – Растение погибает, давая корм невидимому нам, но очень важному миру. Пищевые цепочки нарушать нельзя. Хищники должны продолжать охотиться, а затем умирать, чтобы накормить тех, кто только выходит на охоту.

Я зажмурился, не понимая, что происходит. Почувствовался приторно сладкий и в то же время мерзкий и тошнотворный запах. Точно такой же мне уже доводилось слышать. Обратно открыв глаза, я увидел вокруг себя морг. Это был тот самый момент, когда мы приехали осмотреть найденное в парке тело девчонки, отравленной тортом с церберой. Точно так же около нее стояли двое мужчин в масках и синих хирургических костюмах, а один из патологоанатомов носил прорезиненный фартук и высокие до локтей перчатки. Металлическим шпателем он ковырялся во руту свидетельствуемого труппа, лица которого не было видно. В вдалеке человек в форме следователя за письменным столом, строчил что-то на старой печатной машинке, каждый раз, с грохотом перемещая тяжелую рамку.

– А, Фрейд, наконец-то вы приехали, – обратился ко мне один из докторов приглашая взглянуть на исследуемое тело.

– Я не Фрейд, вы обознались.

– Ну что вы, – продолжал настаивать доктор. – Вы думали, что я вас не узнаю. Подходите же скорей.

На препарационном столе вместо тела отравленной девочки лежало тело больничного стрелка.

– Нитробензол, – торжественно сообщил доктор. – Его минеральная вода была отравлена нитробензолом.

Следователь внимательно выслушал заключение специалиста, и еще раз ударив по звенящей машинке, принялся что-то быстро печатать.

– Почему нитробензол? Цербера же? – с волнением в голосе переспросил я.

– Как же, вы сами посмотрите.

Он показал на металлический ящик на колесиках, на котором среди инструментов стояла пластиковая бутылка из под минеральной воды, с проделанными в крышке отверстиями.

– Но как такое возможно?

– Любое действие имеет последствия, – продолжил патологоанатом. – Знаете почему, Фрейд? Потому, что время. Оно последовательно и нарушать эти последовательности нельзя. Нельзя разрывать пищевые цепочки.

– Это все ты! Во всем виноват ты! – с криками в комнату ворвалась женщина из самолета.

Она схватила со стола мокрую тряпку и хлестнула ею мне по лицу. Я почувствовал влагу на своей щеке.

– Ты! Ты виноват во всем! – продолжала она кричать, хлестая меня тряпкой.

– Пищевые цепочки, – продолжал эксперт, – их нельзя разрывать. Время последовательно самому себе.

– Ты виноват!

Я очнулся в своей комнате на даче. Талисман забрался ко мне на кровать и облизывал щеку, пытаясь меня разбудить, что бы я выпустил его на улицу. Убедившись в том, что я поднялся на ноги и принялся натягивать штаны, он радостно завертел хвостом и побежал к входной двери.

Часы в гостиной показывали около шести утра. К этому времени уже взошло солнце. Воздух еще не успел прогреться, и был по-утреннему прохладным и влажным. Птицы на ветках деревьев акапельно распевали что-то на непонятном мне птичьем языке, стараясь перебить своей симфонией, бессвязный ор вороны, засевшей на дымоходной трубе соседнего дома. Я сидел на ступеньках крыльца, пытаясь осмыслить приснившийся мне кошмар.

– Не спиться? – вышла из дома Ирэн, закуривая сигарету.

Я подвинулся в сторону, освободив ей место, чтобы та присела рядом.

– Этот паршивец поднял тебя ни свет ни заря, – показала она на прибежавшего на знакомый голос своей кормилицы пса. – Я говорила, что не стоит кормить его на ночь.

– Дурной сон, – задумчиво ответил я.

– О чем он?

– Ерунда всякая. Это просто сон.

– Чаще всего сон – просто сон.

Ирэн сделала глубокую затяжку, продолжив:

– Но иногда сон это голос подсознания. Мозг, он как матрешка: под слоем человека разумного скрывается слой первобытного дикаря, за ним обезьяны, и за целым рядом преобразований и превращений прячется примитивный мозг ящера. Ящер не умеет думать абстрактными понятиями, он мыслит образами.

– То есть, в своем подсознании я крокодил?

– Ну не знаю, сам решай, – улыбнулась Ирэн. – Я вот, например, ассоциирую себя со змеей.

– Кстати, подходит.

– Я знаю, – протянула Ирэн. – Мне самой это по душе. А вот ты на крокодила не очень-то и похож. Я бы сравнила тебя с мадагаскарским гекконом.

Я усмешливо хмыкнул себе под нос.

– Не обижайся на меня. Они милые. Я недавно смотрела про них документальный фильм по телевизору.

Ее слова растопили во мне лед, и я растекся в улыбке.

– Ирэн, скажи, что происходит с людьми, которых мы вытаскиваем из разных передряг? Как складываются в дальнейшим их судьбы?

– Да по-разному, – пожав плечами, ответила она. – Как и у всех остальных. Кто-то проживает полную счастливую жизнь, а кто-то снова находит приключения на свою задницу. Собственно, к чему вопрос?

– Время последовательно самому себе и перемещая фишки на доске между ходов, мы нарушаем основной принцип игры, не позволяя победителю выиграть, а проигравшему проиграть.