Николай Феофанов - Таганай

И тут же кашель как испарился, Колямбо резко дернул уже почти закатившимися глазами, его спина в одно мгновение выпрямилась, руки, внезапно получившие назад свои силы, ловко оттолкнулись от снега, а глотка со свистом вобрала внутрь мощную порцию нового кислорода. Колямбо вскочил на колени и полубезумным взглядом уставился на голое пространство перед собой, все еще неровно дыша.

Похоже, основательно подзабытые приступы дежа вю вновь возвращались к нему, и именно в этом походе. Вот только теперь в них было нечто новое и странное.

Сделав глубокий вдох, Колямбо расселся в снегу и отвел руки назад, вытянув ноги перед собой. Его отпустило, стало лучше. Самое любопытное, что весь ужас тоже куда-то улетел, мыслей в голове было ровно ноль целых, ноль десятых. Он просто сидел и глядел, то себе на бахилы, то на белеющую перед ним незнакомую долину, то на яркие звезды, которыми было усыпано все небо. Он почти не шевелился. Было как-то странно тихо, как если бы ветер запутался в хвойной чаще и никак не мог оттуда выбраться, чтобы показать – вот он я, я никуда не пропал. Но пока он пропал, или это уши еще не отошли от перенапряжения, которое пару минут назад испытало все тело. Или мозг не воспринимал никаких звуков и пока мог работать только в созерцательном режиме, но, тем не менее, Колямбо находился в полной тишине.

Прошло еще минут пять, состояние прострации стало удаляться. Колямбо левой рукой игрался со снегом, то загребая его в ладонь, то высыпая, будто из ковша экскаватора.

– Значит, все-таки я не туда зашел, – чуть сощурившись, промолвил он.

Сейчас Колямбо хотелось говорить вслух, за счет этого он всегда успокаивался. К тому же мысли, остающиеся не озвученными и летящие в голове со скоростью метеора, не всегда выглядят упорядоченными, а ему нужен порядок, так как выбраться без порядка в мыслях из той ситуации, в которую он угодил, не представлялось возможным. То была бы паника, сначала мелкая, потом все более и более усиливающаяся, когда эмоции напрочь парализуют нормальную работу мозга и толкают человека в пропасть. Хотя практика показывает, что так происходит далеко не всегда, иногда неосмысленные действия, ввиду особой предрасположенности удачи, разворачивают события в благоприятном направлении.

– Так, ну что? – он встал и огляделся по сторонам. – Видимо, у нас есть два варианта: первый – идти обратно в лес, находить ту развилку, где я так «удачно» повернул, и бегом бежать к лагерю. Или, фиг с ним, с лагерем, и чапать назад к Трем братьям? Да. Если, конечно, Зубарев и прочие оттуда уже не убрались.

Колямбо хмыкнул.

– Ну да, это вообще весело получится, если их там нет. Ни палатки, ни еды, ночь, да еще и похолодает!

Он представил, как в поисках мало-мальски подходящего убежища забьется под какой-нибудь навес скалы, свернется калачиком и вряд ли заснет до утра, так как ему будет нестерпимо холодно.

– А что тогда, жечь костры? Ведь иначе просто хана, рано или поздно засну и замерзну во сне. Не проснусь, да и всего делов!

Пока эта картина представлялась ему весьма фантастической, поэтому и рассуждать о ней было легко.

– Нет, все-таки нужно идти в лагерь. Там тепло и еда.

Для большей убедительности этих доводов он сам себе покивал головой.

– А если и Юлька с Сапрофеней ушли, снялись с лагеря? Я ведь тогда вообще не узнаю, куда забрался, ориентиров нет. Хотя, стоп, там должны будут остаться следы от костра, бревна должны валяться…

Колямбо взял недавно оброненную палку-отмахалку и вдруг вспомнил про второй вариант. «Спать одному в лесу без палатки, рядом со скалами. М-да». По телу пробежал легкий озноб и Колямбо посмотрел на белую долину, где-то в глубине которой пролегают рельсы железнодорожных путей, ведущих в город, туда, где люди, где они точно есть. Он еще раз бросил взгляд на горную гряду справа, за которой виднелось слабое свечение, излучаемое огнями вечернего Златоуста.

– А, идя по рельсам-то – не заблудишься.

Он только не мог сказать, как долго придется искать железнодорожные пути, а затем чалить по ним до города. Да, и дорога до полотна тоже вызывала некоторые вопросы. А какова глубина снега в долине, нет ли там болота? Черт его знает! Причем на мгновение идея с городом ему показалась еще более фантастической, чем ночь под навесом одного из Братьев. Потому что отправиться в город, было тем же самым, что просто струсить и кинуться спасать свою шкуру, бросив товарищей в беде и неизвестности. Ведь на него рассчитывали. Ведь там у Трех братьев с поврежденным позвоночником лежит Димка. А если пропадет и Колямбо? У Зубарева только прибавится хлопот.

Колямбо повернулся к лесу, сделал шаг в его направлении и остановился. Вид черной припорошенной снегом громады, которой сейчас предстала перед ним хвойная чащоба, показался чужим и холодным. На ярко светившую Луну набежало не весть откуда взявшееся ночное облако, отчего все обратилось в темно-серые цвета. Колямбо даже изменился в лице от нахлынувшего неприятного ощущения.

Вокруг царила одинокая тишина и лишь опять появившийся ветер временами пропевал в верхушках елей и сосен свою сиротливую песню. Это почти безмолвный ужас, ужас одиночества: лес, тишина, ветер и ты, больше никого, никого живого. Это сладкий ужас, от которого бегут мурашки по коже, он не сковывает, он, наоборот, освобождает.

Ты неподвижно стоишь с полуоткрытым ртом, внимая окружившей тебя картине. Ты не в силах сделать шаг или хотя бы чуть-чуть пошевелиться. Потому что, пока ты стоишь, ты свободен как ветер, ты мрачный спутник тишины и молчаливый сосед леса, скрипящего стволами деревьев. Ты один из них, ты так же пронзительно одинок, как и они, и так же вечен как та земля, на которой все это существует. Но стоит вернуться в себя, и ты понимаешь, что вечны только они, а ты – живешь. Ты среди них, но ты не один из них, ты – другой.

И теперь уже пугающе громкими кажутся завывания ветра, в тишине образуются непонятные враждебные звуки, так и норовящие подкрасться откуда-то сзади. А неровные покореженные тени леса, напоминают чудовищ, скрывающихся за стволами и кустарниками, и высматривающих свою заблудившуюся жертву.

И тогда – все. Тот миг, когда ты был частью мира, не боясь его, – не возвратить. Он улетел навсегда, как будто ничего и не было. Теперь есть мир, и ты в нем, но не как часть мира, а как его житель.

А жители мира вечно делят его на «твое» и «мое». Норовя сделать «мое», как можно больших размеров, тем самым, сея в мире враждебность и страх. И не важно, человек ты или лес, в конце концов, каждый играет в свою игру.

Колямбо стоял и пытался убедить себя, что перед ним та же самая чаща, по которой он пришел сюда. Чаща, в которой ему не причинили зла, и в которой он, по собственной инициативе просто перепутал тропы и потерялся. Это тот же лес, где он не встретил ни единого дикого зверя, ни единого по-настоящему угрожающего ему объекта, как телесного, так и бестелесного свойства. Это тот же лес, где при кажущейся его темнотище, на самом деле, вполне сносное освещение. Особенно, если Луна все же вернется на место.