Лоуренс Десбери - На берегах Гудзона. Избранные романы

— Что вы думаете теперь делать с этой несчастной Этель Линдсей? Раз ее местопребывание стало известно ее врагам, она там уже не в безопасности.

— Она хочет уехать в Европу, заявляя, что умрет от одного страха, если ей придется еще оставаться в Америке. Я посоветовал ей под чужим именем сесть на отходящий завтра пароход «Авраам Линкольн».

— Это было бы самое разумное.

— Но, с другой стороны, мне хотелось бы, чтобы она была где-нибудь поблизости. Она может понадобиться в качестве свидетельницы.

— В качестве свидетельницы? Против кого? Мы ведь не нашли убийцу.

— В качестве свидетельницы, — возразил Гарвей сурово, отчеканивая каждое слово, — против доктора Брэсфорда.

Самуил Каценштейн вскочил со своего места, в его глазах внезапно вспыхнул какой-то странный огонек.

— Значит правда! — произнес он задыхающимся голосом, — значит все-таки правда!

Гарвей пожал плечами.

— Я еще ничего определенного не знаю, нам надо действовать крайне осторожно. Возможно все-таки, что это дело имеет совсем другое объяснение, и что я подозреваю совершенно невинного человека.

Но старый разносчик не слушал его.

— Я это знал, — простонал он. — Я все время знал это. Мое дитя, Мириам, тоже пала его жертвой…

Он закрыл лицо руками; старое тело его конвульсивно вздрагивало от душивших его рыданий.

Гарвей попробовал успокоить его; он упрекал себя, чувствуя, что ему не следовало говорить этого перед стариком, пока он не убедится вполне в своем подозрении. Когда Каценштейн опустил руки, выражение его старческого, изможденного лица сильно испугало Гарвея.

— Прошу вас, — сказал он ему поспешно, — забудьте мои слова, у меня нет еще достаточных доказательств… Кроме того, весьма возможно, что случай с Этель Линдсей ничего общего не имеет с вашим подозрением; и это даже более чем вероятно…

— Есть, — твердо промолвил Самуил Каценштейн. — Том Барнэби сказал: «Господь наказывает ирландцев и евреев».

— Не следует принимать всерьез слова какого-то пьяницы, — возразил Гарвей и, чтобы отвлечь старика от его мыслей, быстро добавил: — Узнали вы что- нибудь о Джэке Бенсоне?

— Да, я был у его жены. Она, заливаясь слезами, рассказала мне, что вот уже три дня, как муж ее бесследно исчез. Он ушел вечером на какое-то собрание и больше не возвращался.

— А полиции она дала знать об этом?

— Да.

— И что же?

— Полиция, видимо, не особенно интересуется этим случаем; да оно и понятно…

— To-есть, как?

— Бенсон принадлежит к воббли, а власти не очень- то долюбливают эту партию.

— А вы что думаете об этом случае?

— Я думаю, что Бенсон был неудобен некоторым лицам: он стоит во главе забастовочного комитета и…

— О каких лицах говорите вы? — быстро спросил Гарвей.

Самуил Каценштейн молчал.

— Не имеете ли вы в виду моего отца?

— У него нет никаких оснований любить Джэка Бенсона.

— Вы ошибаетесь; мой отец неспособен на такой поступок. Он консерватор, если хотите, даже реакционер, но он насквозь порядочный человек.

Старый разносчик, беседовавший долгое время с женой Бенсона и узнавший ее мнение насчет старого Уорда, сжал губы и ничего не сказал.

— Кроме того, мой отец в настоящее время не в Нью-Йорке, — с раздражением продолжал Гарвей. — Он в Деневре.

— Странно. Я готов поклясться, что видел его сегодня в автомобиле на Бродвее.

— Это совершенно невозможно. Я сегодня получил от него письмо, в котором он сообщает, что вернется в Нью-Йорк только в конце недели.

— Значит, я ошибся, — заметил старый разносчик. Однако голос его звучал неуверенно.

— Мы передадим дело Бенсона сыщику, — сказал Гарвей. — Ведь вы его сегодня увидите?

— Да.

— Затем я попросил бы вас отправиться в санаторий, чтобы установить там наблюдение; ваш старый приятель Том Барнэби пропустит вас, если вы туда явитесь с бутылкой спирта.

— Хорошо. А мне завтра прийти сюда?

— Не надо, я буду в городе послезавтра. Мне необходимо отправить сюда кое-что из мебели моей жены. Приходите к десяти часам на квартиру Грэйс, я вас там буду дожидаться. А теперь захватите, пожалуйста, письмо для моего служителя, он на квартире жены, так как наша пустует. Пусть он отправит все книги из моего кабинета в охотничий домик, а также картины, развешанные на стенах.

Каценштейн распрощался, и Гарвей вздохнул с облегчением. Он хотел на несколько часов забыть о всех тайнах и загадках и целиком отдаться счастью, которое сулила ему пробуждающаяся любовь Грэйс.

* * *

На следующий день прибыли ящики с книгами. Грэйс помогала при их разборке. Она их раскрывала, морщила лоб при виде латинских и греческих названий, рассматривала рисунки.

Гарвей достал небольшой портрет, написанный масляными красками, и протянул его Грэйс.

— Это мой отец, — сказал он. — Работа Сарджента.

Он опять наклонился над ящиком. Грэйс безмолвствовала. Удивленный, он обернулся к ней.

Молодая женщина стояла посреди комнаты и, держа перед собой портрет обеими руками, неподвижно смотрела на него. Она была бледна как полотно и дрожала всем телом; Гарвей слышал, как зубы ее стучали. На лице ее было выражение смертельного ужаса.

Испуганный, он подбежал к ней:

— Грэйс, ради бога, что с тобой? Тебе дурно?

Она, казалось, не слышала его слов и продолжала глядеть на портрет не отрываясь. Затем она выпустила его из рук и с легким криком бессильно упала на руки Гарвея.

Он отнес ее на кушетку, достал уксус и начал растирать ей лоб. Потом влил ей в рот немного коньяку. Через несколько минут она пришла в себя и открыла глаза. Гарвей с беспокойством ждал ее первых слов. Она посмотрела на него растерянно.

— Гарвей, что случилось?

— Ты упала в обморок, дорогая.

— Как странно! Ведь сегодня утром я себя чувствовала так хорошо.

— Ты переутомилась при распаковке книг.

Она увидела осколки стекла на полу.

— Что это? — спросила она.

— Портрет, который ты уронила.

— О, Гарвей, прости!

Она встала и подняла портрет с пола.

— Кто это?

Гарвей посмотрел на нее с изумлением.

— Мой отец, — ответил он.

Она взглянула на портрет и сказала:

— Коварное лицо. Вы совсем не похожи друг на друга. Собственно говоря, мне портреты Сарджента не особенно нравятся, они слишком зализаны и лишены выразительности.

Он смотрел на нее пытливо. Нет, по-видимому, не портрет так сильно ее взволновал. Что ж в таком случае? В продолжение нескольких секунд, непосредственно предшествовавших обмороку, она производила впечатление насмерть перепуганного, не владеющего собой и беспомощного человека. Но что именно могло вызвать этот внезапный, беспричинный ужас? Осторожно, стараясь не волновать ее, он начал допытываться.

— Ты знаешь моего отца? — спросил он.