Лоуренс Десбери - На берегах Гудзона. Избранные романы

Она секунду подумала и отвечала:

— Нет, это лицо мне совершенно незнакомо.

— Оно тебе никого не напоминает?

Она помолчала, припоминая, затем сказала совершенно равнодушно:

— Мюриэль Брайс.

Гарвей остолбенел.

— Как пришло тебе в голову это имя?

Она растерялась.

— Я сама не знаю. Когда я рассматривала этот портрет, в моей голове вдруг прозвучало имя: «Мюриэль Брайс».

— Не думай больше об этом, дорогая. Пойдем, пройдемся по лесу, оставь книги.

— Да, да! Не знаю почему, но мне становится тяжело на сердце, когда я рассматриваю такие ученые книги. Они мне представляются страшными загадками; кто знает, — она слегка вздрогнула, — что они скрывают в себе.

* * *

Том Барнэби казался крайне обрадованным, когда увидел Самуила Каценштейна.

— Слава богу, что ты пришел, — сказал он. — Мне было так жутко одному.

— Почему?

— Внизу, в подвале под покойницкой, что-то неладно. — Он потянулся за бутылкой и отхлебнул. — Вот уже несколько дней, как оттуда слышится стон и плач, — туда забрался нечистый дух.

— Глупости!

— Послушай сам.

Действительно, из глубины подземелья доносились протяжные стоны и завывания.

— Там, верно, кошка заперта, — заметил старый разносчик. — Дайте мне ключ, я выпущу оттуда бедное животное.

— Это не кошка, это проклятый дух, не находящий себе покоя.

— Дайте мне ключ, — повторил разносчик, которому это завывание действовало на нервы.

Том Барнэби рассмеялся.

— Ключ находится у доктора, он его здесь не оставляет, хотя я не знаю, что у него там ценного.

Самуил Каценштейн насторожился.

— Где вход в подвал? — спросил он.

— Здесь есть дверцы. Но ключ находится у доктора. А на что вам подвал? Что вам там понадобилось? Кто увидит привидение, непременно умрет.

Он пропустил для подкрепления еще глоток и, окончательно опьянев, стал бормотать:

— А как они умирают, эти несчастные! Мне становится жутко. На этой неделе их было пятнадцать: евреи, ирландцы, негры и эти проклятые красные. Господня десница тяжело опускается на головы этих грешников. И кто из нас знает, устоит ли он пред его гневом!

Еле держась на ногах, он доплелся до разносчика и ухватился за его руку.

— Не оставляй меня, шини, оставайся здесь, один я боюсь. Привидения бродят крутом. А грешники умирают. Я тоже грешник, старик.

Жутко блестели глаза Самуила Каценштейна, в темноте он впился взглядом в лицо своего собеседника. Неподвижно сидел он, затаив дыхание, боясь прервать его пьяный бред.

Том Барнэби упал на колени и стал бить себя кулаком в грудь, причитая заплетающимся языком:

— Тебе известно, что я грешен, о господи… они ведь тоже были людьми, из плоти и крови, как и мы все… Мне все мерещатся их глаза… они глядят на меня… Разве ты их не видишь, шини? Вот они катаются, эти глаза, по полу, как стекляшки… Господи, смилуйся надо мной, ты знаешь ведь, что я был только верным слугой… Чтите ваших начальников, сказал господь, и повинуйтесь им… я только повиновался. А теперь их глаза все ополчились на меня; если они дотронутся до меня, я умру и попаду прямо в ад… Но ведь здесь нет моей вины, господи, это его вина, его!

— Чья вина? — прохрипел Самуил Каценштейн.

Том Барнэби спохватился и сразу переменил тон:

— Чего ты уставился на меня, проклятый жид? Что ты у меня выпытываешь? Шпионить вздумал? Это тебе не удастся. Том Барнэби знает, что говорит. Том Барнэби — умница и честный человек, господь бог помилует его. Что ты делаешь? — вскричал он, увидев, что Каценштейн поднялся. — Куда ты идешь? Не дотрагивайся до покойников, один из них красный, а красные не умирают. Не ходи туда, он встанет и задушит тебя… Слышишь, как привидение стонет? Так оно воет каждый вечер внизу.

Еще некоторое время слышалось его бормотанье, затем он тяжело повалился в угол и захрапел.

Самуил Каценштейн лег на пол и, приложив ухо к дверцам подвала, начал прислушиваться. Ему почудилось, что оттуда доносится не визжание животного, а человеческий вопль. Если там внизу действительно томится человек, ему необходимо помочь. Но как добраться до несчастного?

Стучать кулаками в дверцы, чтобы привлечь внимание узника, он не решался, боясь разбудить Тома Барнэби. Что же делать?

Вдруг он вспомнил о лотке с товарами, который находился при нем. Он быстро открыл его и, достав оттуда бурав, принялся осторожно буравить отверстие в дверцах, стараясь не производить шума. Когда отверстие было готово, он прижал к нему свои губы и позвал вполголоса:

— Алло!

Стон прекратился.

Самуил Каценштейн повторил свой оклик:

— Алло! Откликнитесь!

В ответ донесся слабый, глухой голос:

— Кто там?

— Доброжелатель.

Голос зазвучал смелее и показался Каценштейну странно знакомым.

— Если вы действительно пришли с добрым намерением, освободите меня. Я заперт в этой проклятой дыре и обречен на голодную смерть.

— Кто вы?

— Джэк Бенсон.

Самуил Каценштейн съежился, как если бы ему нанесли сильный удар по голове. Он вновь приник к отверстию.

— Бенсон, мы вас разыскиваем уже несколько дней. Это я, Каценштейн.

Из глубины раздалось радостное восклицание.

— Потерпите еще несколько часов, — сказал разносчик. — Я немедленно разыщу Уорда; скоро мы вас освободим.

— Хорошо, но торопитесь!

Не говоря больше ни слова, старый разносчик кинулся из покойницкой и помчался на дачу Гарвея.

Гарвей Уорд предоставил в его распоряжение свой форд с шофером; Каценштейн приказал последнему везти его в город; через короткое время он нашел Гарвея в квартире его жены и в кратких словах рассказал ему о случившемся.

Гарвей тотчас же отправился в полицейский участок. Там ему сперва не хотели верить, но когда он стал угрожать скандалом, и начальник полиции убедился по выражению его лица, что он не шутит и готов на все, в санаторий было командировано четыре агента, которые отправились туда в сопровождении Самуила Каценштейна.

— Вы сейчас же доставите Бенсона на квартиру моего отца, — сказал Гарвей старому разносчику. — Там будет безопаснее, чем здесь. Я его там буду ожидать, чтобы отвезти к себе домой.

— Но ваш отец?..

— Мой отец еще находится в Денвере. В квартире никого нет. По счастью, я имею при себе ключ от ворот.

Гарвей заехал на почтамт, чтобы телеграфировать Грэйс, что он вернется домой поздно, и что необходимо приготовить свободную комнату. Входя на телеграф, он заметил, как оттуда вышел какой-то человек, в котором он узнал д-ра Брэсфорда. «Врача, стало быть, не будет дома, когда полицейские туда прибудут, — подумал Гарвей. — Тем лучше». Отправив телеграмму, он поужинал в ресторане и отправился на квартиру своего отца.

Окна мрачного и одинокого дома были закрыты тяжелыми ставнями. Городской шум давно уже затих в этой части города. Шаги Гарвея гулко раздавались на тихой улице.