Лоуренс Десбери - На берегах Гудзона. Избранные романы

— Вы видели, как он ушел из дому? — спросил Джонсон.

— Да. Он немедленно ушел из дому. Кардиф направился в спальню. Между тем, в библиотеку вошел слуга, поставил на стол виски и соду и вышел из комнаты. Кардиф вернулся, сел за письменный стол, открыл ящик и вынул оттуда бумаги. Я узнал свои бумаги. Я вам уже сказал, что решил его убить. Быть может, я бы все же не сделал этого, если бы не увидел выражения его лица. Этот человек захлебывался при мысли о деньгах, которые он заработает, использовав мое изобретение для массовых убийств. Открытие, предназначавшееся для блага человечества, попало в руки предателя; голубой луч послужит для угнетения слабых и бедных и вместо мира справедливости и счастья, который я себе представлял, я увидел мир нужды, страданья и торжествующей тирании. Я бросился к своему аппарату, нажал рычаг и направил на предателя голубые лучи. Кардиф отодвинул бумаги, налил себе виски и поднес бокал к губам. Я привел в движение аппарат, луч, как молния, прорезал стену библиотеки, и Кардиф замертво упал на пол. Тогда я приостановил действие аппарата.

О’Киффе поднял голову.

— Я не понимаю одного, мистер Мак Кеннан. Вы знали, что в убийстве подозревают Крегана. Как вы могли допустить, чтобы из-за вас пострадал другой человек?

Мак Кеннан бросил сыщику взгляд, полный упрека.

— Я пытался доказать невиновность Крегана, мистер Джонсон…

— Да, да — поспешно ответил Джонсон, — вы сделали все возможное. Виноват только я один.

И тихо прибавил:

— Теперь я понял, почему собака вела себя так странно.

— Какая собака? — раздраженно спросил О’Киффе. — Вы упоминаете о какой-то собаке уже второй раз. Вы ничего мне не рассказывали об этом.

— В другой раз, — ответил сыщик, несколько пристыженный. — Продолжайте, пожалуйста, — обратился он к Мак Кеннану.

— После смерти Кардифа мне необходимо было получить бумаги. Они могли снова стать орудием смерти и разрушения. Мне было известно, что О’Киффе принимает деятельное участие в розысках преступника. Я знал, — он дружелюбно взглянул на репортера, — как он умен, знал, что он, если ему поможет случай, сможет разгадать мою тайну. Я спрашивал себя, зачем он взял с собой бумаги. Не мог же он подозревать, что существует связь между ними и смертью Кардифа? Между тем, арестовали Крегана, все улики были против него. Я был близок к отчаянию — собирался признаться во всем и покончить с собой. Одно только удерживало меня. С самых ранних лет я считал, что моя жизнь принадлежит не мне, а человечеству, я считал, что я признан свершить великое дело. Если бы Креган был осужден, то я, конечно, сознался бы во всем. Все это время я стремился получить свои бумаги. Однажды я чуть было не получил их обратно. Увидев, как О’Киффе положил их в ящик стола в библиотеке Бриар- Манора, я немедленно поехал к мисс Кардиф, которая отказалась впустить меня туда, так как О’Киффе запечатал двери библиотеки. Я был поражен и понял, что О’Киффе борется против голубого луча. Вернувшись в башню, я увидел, как в комнату вошел Лок. Он сел у письменного стола, достал из ящика различные бумаги, среди которых я узнал и свои. Я не боялся того, что Лок раскроет мою тайну, но я полагал, что Кардиф назвал ему имена людей, которые были причастны к заговору в Дублине, и что Лок только ожидает удобного случая, чтобы использовать это сообщение. Я вспомнил о его пребывании в Ирландии и о зверском обращении с политическими заключенными во время его управления. Убить этого человека было не преступлением, а актом справедливости. Если бы я рассказал вам о его безумной жестокости по отношению к женщинам и детям — женам и детям так называемых преступников, — то даже мистер Джонсон, стоящий на страже закона, сказал бы, что этот человек был достоин смерти. В этот момент, когда он вынимал из портсигара папиросу, я направил на него лучи и убил его. Я немедленно поехал в Бриар-Манор в надежде, что, наконец, получу свои бумаги. Мисс Кардиф думала, что я пришел потому, что меня вызвали по телефону, но лакей уже не застал меня на заводе.

Вы помните, как мы втроем остались в библиотеке? По поведению О’Киффе я догадался, что он что-то знает. Я понял, что моя судьба решена, но я еще не сдавался. Я считал, что не имею права не использовать той силы, которая была в моих руках.

Он обратился к О’Киффе:

— Я знал уже, что в вашем лице имею серьезного противника и что борьба идет не на жизнь, а на смерть. Когда вы сказали, что возьмете бумаги с собой, я не решался протестовать, боясь навлечь на себя подозрение.

Припомните последнее посещение голубого луча в вашу комнату, О’Киффе, после того, как в газетах появилось сообщение о том, что ваша касса взломана и из нее похищены документы.

О’Киффе утвердительно кивнул головой.

— Вы и Джонсон спрятались под диваном. Согласитесь, О’Киффе, что вы поступили по-ребячески. Неужели вы могли допустить, что диван послужит препятствием лучу, проникающему сквозь толстые стены? Увидев вас обоих, я понял, что мне нужно сделать выбор: либо убить вас обоих, либо погибнуть самому. Одно мгновение я чуть было не поддался искушению. Инстинкт жизни здорового человека чрезвычайно силен и во мне, кроме того, я верил в свою миссию. Я верил в то, что все, преграждающее мне путь к осуществлению этой миссии, должно быть уничтожено. Какое значение могли иметь две человеческих жизни по сравнению с счастьем миллионов людей! Да, в то время, когда лучи скользили над диваном, вам обоим грозила смертельная опасность.

О’Киффе посмотрел Мак Кеннану в глаза и сказал:

— Я знал это.

— Моя рука лежала на рычаге, я был в экстазе, я чувствовал себя господином над жизнью и смертью — одно движение моей руки — и… Тогда у меня промелькнула мысль, мысль, заставившая остановиться кровь в жилах, и я с ужасом отдернул руку. Я, который стремился всю свою жизнь к самосовершенствованию, я, носивший в своем сердце высокие идеалы, устремлявшиеся ко всему высокому, я мог, хотя бы на минуту, подумать о том, чтобы использовать открытую мной силу для того, чтобы спасти свою жизнь. Чем же в таком случае станет голубой луч в руках других людей, людей без всяких идеалов, бессердечных и жестоких? И я пришел к заключению, что мое изобретение не принесет человечеству ничего, кроме страданий.

В голосе Мак Кеннана звучала глубокая скорбь. Его энергичное лицо было бледно.

— Так как я лишился веры в то, что сумею принести пользу человечеству, жизнь потеряла для меня всякую цену. Перед вами человек, который готов был пожертвовать всем для общего блага. Когда я убедился, что мое открытие не принесет ничего, кроме вреда все было кончено. Во мне нет больше веры. Даже, если бы не открылось, что я убил Кардифа, я не мог бы продолжать жить, потому что человек, потерявший веру в будущее,